Любовница Леонарда
Шрифт:
— Оно так, бабушка! Но Микола ведь женатый человек! — развела руками девушка. — У него хорошая супруга. И сынок недавно родился…
Старушка взглянула на внучку с иронией:
— Вот же ты какая жалостливая да совестливая! О себе надо думать, о себе! Не пропадут ни жена, ни сын Миколы, коли останутся без него. Сейчас, слава Богу, не голод.
— Но на меня ведь талашковцы коситься начнут, вздумай я увести Грицая из семьи! — воскликнула девушка, присаживаясь на топчан. — Да и удастся ли увести — еще вопрос.
Евдошка подбоченилась и с укоризной покачала головой.
— Милая, да ты же ведьма! — напомнила она. — Для тебя не составит труда сделать так, чтобы этот Микола бегал за тобой, как собачонка за хозяином! И не нужно никого жалеть! Жалость к чужому человеку — запретное чувство для ведьмы. Она должна думать только о собственной выгоде. Иначе — зачем становиться ею, брать грех на душу? И бояться пересудов тоже не стоит! Что тебе досужая болтовня талашковцев? Да чихать на нее! Кстати, завтра утром приду к тебе и продиктую с десяток разных заговоров и заклятий — на всякие случаи в жизни. А чего знать не будешь — смело обращайся к Равзе, он научит, подскажет.
Архелия некоторое время молча размышляла, потом подхватилась и решительно заявила:
— Я думаю так: пусть все идет, как идет! Если Микола станет проявлять ко мне повышенный интерес, я отталкивать его не буду. А там — как судьбе угодно. Но ни привораживать его, ни бегать за ним не хочу!
— Ты не забывай, что ведьме найти себе пару не так-то просто! — со вздохом произнесла бабка, наполняя чашки душистым домашним пивом. — Не держатся возле нее мужики, сбегают! Если их, конечно, колдовством не удерживать возле себя…
Девушка только махнула рукой и, взяв свою чашку, опять опустилась на топчан. А старушка присела на табуреточку у плиты и закурила.
Дальше они говорили в основном о ночном происшествии.
Когда начало смеркаться, Архелия засобиралась домой.
— Я тебя провожу! — Евдошка накинула свое пальтишко и пошла следом за внучкой в сени.
Там, кряхтя, натянула на бурки галоши и принялась отпирать входную дверь.
Первой за порог вышла девушка, за ней — старушка. И тут из-за угла хаты выскользнул высокий плечистый мужчина и бросился к ним. Женщины громко закричали.
Схватив перепуганную внучку за рукав, бабка буквально втащила ее в сени и хотела захлопнуть дверь. Но тут громыхнул выстрел. За ним — еще один. Сразу же, как по команде, залились звонким лаем соседские собаки, а на улице, где-то совсем недалеко, послышались возбужденные голоса.
Архелия, взвизгнув от боли, упала навзничь. На нее, как куль, свалилась Евдошка.
В следующий миг в сени влетели Петька Гнездилов и учитель физкультуры Кондратьевич.
— Кто это стрелял? Вы видели? — закричал Петька и осекся — из горла старушки струей хлестала кровь и растекалась по деревянному полу.
Мужчины вытащили девушку из-под безжизненного
— Ты как, цела? — Кондратьевич бегло осмотрел ее голову.
— Рука! — простонала она.
Учитель физкультуры схватил одну руку Архелии, потом — другую, стал осматривать их.
— Браслет! В него попала пуля, и, видать, срикошетила, — возбужденно закричал он. — Ну, Лия, ты в рубашке родилась!
Кондратьевич осторожно снял искореженный браслет с запястья девушки. Оно было синим, на нем имелись кровоподтеки и ссадина, но пуля в руку не вошла.
— Дядя Гриша, заведите ее в дом! — попросил учителя Гнездилов. — Пускай она сидит там до приезда милиции и не высовывается! А я сейчас позвоню в райотдел.
Встав с помощью Кондратьевича на нетвердые, подгибающиеся ноги, Архелия с ужасом взглянула на тело старушки. Увидев ее остекленевшие глаза, затрепетала, как осина под порывами ветра. Сделала шаг в сторону и, издав истошный вопль, залилась слезами.
Меньше чем через час из района приехала машина с операми и приковылял участковый Петро Отечко.
Увидев браслет фермерши, немолодой мужчина с майорскими погонами, который, скорее всего, был старшим, во всеуслышание выразил предположение:
— Похоже, что Гурская, отступая в сени, инстинктивно прикрыла рукой грудь, а киллер как раз в этот момент выстрелил. Пуля попала в браслет…
— Вполне возможно! — согласился мужчина в гражданской одежде и, натянув на руки резиновые перчатки, принялся деловито осматривать тело Евдошки.
— Выпустите меня на улицу! — взмолилась девушка. — Я не могу здесь находиться!
Майор крепко взял ее под руку и повел в комнату, служившую покойной хозяйке спальней.
— Потерпи, барышня! Нам нужно с тобой переговорить. Сама понимаешь, это — необходимость.
Следом за ними в комнату вошли Отечко и молодой милиционер. Последний присел на кровать рядом с Архелией и, сочувственно поглядывая на нее, попросил:
— Расскажите, что вы заметили?
— Мужчину, — ответила она, все еще всхлипывая. — Высокого, крупного мужчину. Я не совсем уверена, но это, наверно, один из тех, которые сегодня приезжали в Талашковку на белой иномарке. Я видела ее возле магазина…
Допрос затянулся на целый час.
Когда девушку, наконец, отпустили, и она вышла в сени, тела Евдошки уже не было, его увезли в район на вскрытие.
До дома Архелию проводили Отечко и Петька Гнездилов.
Кое-как управившись по хозяйству, она упала в гостиной на диван и долго плакала. Потом пошла на кухню, села на табурет и тупо уставилась в угол, не зная, чем себя занять и как успокоиться. Единственное, чего хотелось девушке, — это забыться, забыться хоть на короткое время. Но даже от самой мысли о том, что можно, как раньше, прибегнуть к помощи алкоголя, ей сделалось дурно.