Любовники в заснеженном саду (Том 2)
Шрифт:
И найдет здесь меня, голую меня, уж я постараюсь пустить пыль ей в глаза, я постараюсь быть бесстыдной. Быть бесстыдной - это единственная Динкина привычка, которой я хотела бы владеть безраздельно. И единственная привычка, которая так и не далась мне. Но теперь, теперь..
Нужно только потерпеть.
И я терплю. То есть не совсем терплю. То, что делает Ангел с моим телом, не вызывает во мне никакого восторга, но и ненависти не вызывает. Это необходимо, говорю я себе, это необходимо, так же, как необходимо было есть овсянку в детстве. Так же, как необходимо было улыбаться продажным, с явным налетом желтизны, писакам и лепить им
Вот и сейчас - у меня немеют руки, обхватившие Ангела за спину: я ощущаю рельеф мышц, я пропускаю между пальцами струйки пота, сколько же он трудится над несчастной железобетонной девственницей, черт возьми!..
Все так и должно быть.
Все так и должно.
Он чуть убыстряет темп, прислушивается ко мне и убыстряет темп. Мне немного больно, но это терпимая боль, терпимая. К тому же я к ней готова: я знала, что со мной случится нечто подобное, рано или поздно. Я любила порассуждать о девственности, к чему бы она не относилась. Господи, неужели я наконец-то избавлюсь от нее?!
Она не нужна мне так же, как не нужны больше рассуждения о ней, как не нужна я сама. Никому, никому. Разве что притихшим зверям бестиария. Им, им я необходима, мы столько времени провели вместе. И они стали совсем ручными. И я стала совсем ручной. И я нужна им... Вот в это мне хочется верить.
Больше всего.
Черт, как больно... Больно мгновенно.
Больно в тот самый момент, когда он кончает. В меня впервые кончает мужчина, с ума сойти... Видела бы это Динка... Ангел, за секунду до этого бившийся как птица в силках, постанывающий и шепчущий мне в шею что-то нечленораздельно-испанское, обмякает. И я впервые ощущаю его тяжесть. И она тоже не кажется мне неприятной.
– Тебе понравилось?– спрашивает он через несколько коротких минут.
Я улыбаюсь и целую его в переносицу. И думаю о том, что на простыни наверняка останутся пятна. Его пятна, а на свои... вернее, на свое... мне ровным счетом наплевать.
* * *
...Остаток ночи я провожу на кушетке в одиночестве.
Я сама выгнала Ангела; он хотел остаться, но я попросила его уйти. Он хотел остаться, он хотел застолбить территорию, он хотел проделать со мной это еще раз, быть может - даже не один.
Легкие касания, легкие покусывания, рассеянный всплеск губ - только для того, чтобы снова это получить.
Но я больше не хочу этого.
Я хочу остаться одна. Ну, не совсем одна, в обществе обшарпанной и потерянной девственности. Она валяется у меня в ногах, никому не нужная, мне в первую очередь, вот все и свершилось. Забросив руки за голову и лениво разглядывая носки, я думаю о том, что ничего выдающегося не произошло. Было немножко больно, только и всего; это - легко забывающаяся боль, утром я о ней и не вспомню. Нет, она по-прежнему дает знать о себе, легким жжением - там, внутри.
Но утром я о ней и не вспомню.
Вот только шерстяной собачий язык Ангела я запомню навсегда...
С мыслью об этом я засыпаю, а просыпаюсь от того, что на меня смотрит Динка. Я чувствую ее взгляд сквозь толщу сна, мгновенно скатывающегося к кошмару: вся наша двухлетняя звездная жизнь рядом и есть кошмар.
Я чувствую ее взгляд сквозь толщу сна, Динкины глаза пробивают ее, разрезают пополам, они умелые ныряльщики, кто бы мог подумать; бронзовые
Я просыпаюсь.
Просыпаюсь именно так, как мечтала: бесстыже разбросав руки, бесстыже разбросав колени, > бесстыже потянувшись.
– Ола, - по-испански говорю я Динке бесстыжим ртом.– Привет.
– Давно не виделись, - хмуро бросает она.– Прикройся хотя бы... Смотреть противно.
Я улыбаюсь. Я добилась своего. Я стала такой же бесстыжей, как и временно впавшая в целомудрие Динка.
– Тебе что-то не нравится?– вот так-то! И никаких унижающих мое достоинство просительных "Диночка". Никаких.
– Мне не нравишься ты. Причем давно и активно. Но тебя, как я понимаю, это не чешет.– Вместо "чешет" она употребляет совсем другое слово. Матерное.
– Абсолютно. Абсолютно не чешет.– Вместо "чешет" я употребляю совсем другое слово. Матерное.
Я снова потягиваюсь, краем глаза наблюдая за Динкой. Больше всего ей хочется сейчас вцепиться мне в волосы, это непередаваемо сладкое желание прочно застряло на ее лице. Там, в прошлой жизни, под сенью "Таиса", она иногда позволяла себе распускать руки, я до сих пор помню привкус нескольких ее тумаков. Таких, что даже папахеновские экзекуции по сравнению с ними выглядят легкими поцелуями на пикнике. Легкие поцелуи среди кинзы, нарезанных помидоров и бутербродов с сыром. Тумаки не прошли бесследно, с подачи гнусной доморощенной пиарщицы Виксан слухи о них робко просочились в прессу. И Динка, сама того не желая, пополнила косяк бойцовых рыбок-ревнивцев, возглавляемых хулиганистыми Джонни Деппом, Чарли Шином и Робертом Дауни-младшим. Такими же глянцевыми персонажами, как и мы сами. Те еще были разборки после пары подметных статеек, Динка едва не своротила Виксану скулу, а наш рейтинг, рейтинг парочки отвязных душек-лесби, снова подскочил. Виксан, Виксан, жаль, что ты не увидишь финала... Тут уж желтой прессой не отделаешься, Виксан...
– Он это сделал.– Динка набрасывает на меня край испачканной любовью простыни.– Он все-таки это сделал.
– Сделал.– Черт, черт, черт, как победно звенит мой голос! Неужели это я, Господи?
– И как?
– Фантастически... Дивно.... Офигительно...– Вместо "офигительно" я употребляю совсем другое слово. Матерное. И моя ложь в его контексте выглядит до жути правдоподобной.
– Поздравляю, - сквозь зубы цедит Динка.
– Кстати, ты не думала о любви втроем?– продолжаю наглеть я.
– Чего?
– Почему бы нам не спать всем вместе?
Динкины и без того темные глаза темнеют еще больше, зрачки съеживаются, а золотая полоска вокруг них блекнет и сходит на нет.
– Долго думала?– отрывистым шепотом спрашивает она.
– Вообще не думала.
– Заметно. Только ничего у тебя не получится.
– Это почему же?
– Кишка тонка. Поучись, потренируйся... на кошках. А там видно будет.
– Это тебе нужно тренироваться. Ты всегда брала тупоумной задницей... Обвинение несправедливо: еще одно несправедливое обвинение, которыми мы обменивались все эти годы.– Ты всегда брала тупоумной задницей, а я все схватываю на лету. Ангел сказал, что я создана для любви.