Любовный треугольник
Шрифт:
– Пацаны, спокойнее, - окликает их Давид, но мальчики слишком увлечены, чтобы услышать отца.
– А Мариам тоже знает? – всё ещё пытаюсь уложить в голове то, что узнала.
– Да.
– Ясно..
В этот момент вдруг Арсен на одном из крутых поворотов спотыкается и падает плашмя на пол.
Охнув, я спешу к нему, пока сын под смех брата, оборачивается на меня и начинает плакать.
– Вставай, - говорит ему Давид, но я уже оказываюсь рядом и поднимаю его на ножки.
– Всё хорошо, ты же не ударился, - стираю с пухлых щек слезы и киваю ему на
– Ани, здесь не место для догонялок, - доносится мне в спину наставительно. – Парни, идите-ка сюда.
– Мы сейчас пойдём уже, - встаю, пока Гор воспринимая предложение Давида, как форму игры, мчится со всех ног к противоположной части зала.
– Гор, - зовёт его муж.
– Гор, милый, иди сюда, - машу ему рукой, но сын, смеясь, разворачивается, цепляется одной ножкой за другую, и чтобы не упасть, хватается за скатерть на одном из столов.
Удержавшись, довольно вскрикивает, бежит обратно, при этом таща за собой скатерть.
Та, к моему ужасу, скользит по столешнице, на пол летит стеклянная солонка с перечницей и обе разбиваются.
Боже… Прикрываю рот рукой, пока Давид чертыхнувшись быстро преодолевает к сыну пару метров, и останавливает его, присев на корточки. Я взволнованно спешу следом.
– Гор, здесь не место для бега, - произносит строго, не поднимая при этом голоса, - дай мне это, - обхватывает рукой скатерть, зажатую в маленьких пальчиках, и ждёт, пока Гор разожмёт их. Сын тут же делает, как велит отец. – Молодец, спасибо. И больше так не делай. Во-первых, это опасно. Теперь здесь стекло, - указывает сыну на осколки, - а во-вторых, играть можно только в специально отведенных местах. Сейчас вы туда с мамой пойдете, и сможешь бегать сколько захочешь.
Виновато кивнув, сын хмуро отходит в сторону, прошлепав прямо по рассыпавшейся соли и разнеся её ещё дальше.
– Извини, - прижимаю к себе насупившегося малыша, - я не хотела, чтобы они намусорили. Давай подмету.
– Не надо ничего подметать, Ани, - выпрямляется муж и я слышу в его тоне раздражение. – Просто предупреждай в следующий раз, когда захотите приехать. Скоро будет готова детская комната, будет проще.
От того, как произносит это Давид у меня в груди неприятно тянет. К глазам подкатывают слезы, а в носу щекочет. Внезапно чувствую нас лишними. Как-будто мы ему тут мешаем своим присутствием.
– Не ругайся, - говорю, быстро водружая на голову Арсена шапку, и затягивая завязки, - ты в последнее время так редко бываешь дома, что мальчики скоро забудут, как ты выглядишь. И я тоже.
Поднимаю на него взгляд, и будто снова об осколок режусь. Давид, плотно стиснув губы, выдыхает через нос.
– Я не ругаюсь, - отвечает устало, - это работа. И когда мы ехали сюда, я тебя предупреждал, что будет нелегко.
Предупреждал. Но не могла ведь я остаться там, пока Давид бы уехал сюда. Это неправильно. Хоть я очень и скучаю по родителям. В Армении мы стабильно виделись раз в неделю, когда приезжали к ним в деревню. Теперь же я здесь совсем одна. Маму только успокаиваю, когда она звонит и плачет от того, как сильно соскучилась по внукам.
– Знаю, - одев мальчиков, подталкиваю их к выходу, и застегиваю пуговицу у себя на пальто. На выходе оборачиваюсь, надеясь, что моих слез не видно. – Может, хотя бы сегодня приедешь пораньше?
– вкладываю в голос немую просьбу, пока он подходит, чтобы провести нас, - Суббота все-таки. Вместе поужинаем. Я испеку что-нибудь.
Обведя сыновей взглядом, Давид встречаемся им со мной. Пару секунд всматривается в мои глаза и, наконец, кивает.
– Приеду.
39 Оля
Боже…
Мне кажется, меня сейчас стошнит…
На ноги словно гири подвесили, пока я выхожу из зала, чувствуя на своей спине взгляд Давида и Ани.
Зайдя за поворот, прикладываю к горящим щекам ледяные ладони и практически бегу в туалет.
Глаза жгут слезы, ком в горле растет со скоростью света.
Забегаю в уборную, захлопываю за собой дверь, открываю кран, но вместо того, чтобы плеснуть в лицо воды, опираюсь на раковину одной рукой, а второй прикрываю рот.
Из груди рвется всхлип. Зажмуриваюсь, силясь справиться с ним, но в итоге проигрываю и выдаю ужасный звук, сопровождающийся вырвавшимися слезами.
Как я могла? Как я могла на долю секунды забыться настолько, чтобы упустить факт существования у Давида семьи?
Господи!
Я настолько свыклась с нашими встречами на работе. С тем, что могу его видеть хотя бы немного. Погрузилась в мысли о том, как помочь с рестораном, что сегодня, пока мы общались, как будто вернулась в прошлое. Туда, где диалог с ним был самой лучшей частью моего дня. Туда, где Давид смеялся, а у меня нутро горело любовью к нему.
Оно и сейчас горит…
Только теперь иначе. Если я три года назад думала, что мне больно, то черта с два…
Тогда это была прелюдия к настоящей боли.
К той, что как свирепый зверь набрасывается и жрет внутренности.
В памяти образы двух улыбчивых мальчишек всплывают, и мне самой завыть хочется.
Крепче втиснув ладонь в губы, яростно мотаю головой.
Они такие крохи, что у меня сердце кровью обливается. Ненавижу себя. Ненавижу за то, что люблю их отца. Тихой, воровитой любовью.
Любовью, за которую они меня возненавидели бы, если бы понимали хотя бы немного.
Искусав губы, судорожно выдыхаю и наконец делаю то, за чем сюда пришла. Умываюсь холодной водой.
Закрыв кран, несколько минут смотрю на свое отражение, которое кажется мне уродливым, а потом выхожу в коридор.
Забрав из комнаты для персонала сумку, спешно накидываю пальто.
Цепляю на лицо непринуждённую маску на случай, если Ани с детьми ещё в зале, и направляюсь к выходу.
Вопреки ожиданиям, зал оказывается пустым, а Давид как раз закрывает центральные двери, когда я подхожу.