Любовный треугольник

Савицкая Элла

Упоминания Тиграна Армановича отрезвляет, и я снова пытаюсь отстраниться, но Давид не пускает.

– Это в прошлом теперь, - шепчу, сражаясь и с ним, и с собой.

– В прошлом - это когда сожгли мосты и живут дальше. А у меня зажигалка в руках, а поджечь не получается.

Сжимает мое лицо, царапая воспалённую кожу бинтом, и убивает взглядом. Опускаю глаза, чувствую его боль, как свою. Она у нас одна на двоих вот уже сколько лет. И я, как и он тоже не могу воспользоваться зажигалкой. Хотя каждый

раз чиркаю ею, но позволяю пламени погаснуть.

– И ты меня прости, - проговариваю сипло, - если бы я знала тогда, что все будет так…

Крепко сжимаю веки, а потом чувствую его губы на своих. Прикосновение отчаянное, осторожное. Как к крылышку одной из моих обезумевших бабочек. Всхлипнув, прижимаюсь в ответ. Мы не целуемся, это совсем не так. Мы просто дышим друг другом, как смертельно больные кислородом в последний раз.

Замерев, даём нашему дыханию смешаться. Ничего вокруг словно больше не существует, кроме нашей общей боли. Я не обнимаю Давида. Только ладонями в его вздымающуюся грудь утыкаюсь, слушая родное сердце.

Пропуская его удары через свою кожу. А он… Он прижимает меня к себе. Мы оба знаем, что ничего не вернуть и не исправить. Время, оно ведь безжалостно. Но и отказаться сейчас друг от друга не в состоянии.

Не знаю сколько мы так стоим. Кажется, что очень долго, но для меня это быстротечные мгновения. Их так мало, что если бы можно было, я бы жизнь свою отдала за то, чтобы продлить их.

Прикрыв глаза, я разрешаю себе положить голову ему на грудь и покачивать меня из стороны в сторону как ребенка. Так мне хорошо. Так больно чуточку меньше.

– Что у тебя с рукой? – спрашиваю спустя какое-то время, осторожно оттянув его ладонь в сторону.

Бинт пропитался кровью. И мне больно от этого.

– Не важно, - пытается отмахнуться, но я не даю.

Растягиваю небрежно связанные концы, и испытываю фантомную боль при виде рваных ран.

– С ума сошел? Ты хоть обработал их?

– Заживёт, Оль.

– Не заживёт. Там осколки, Давид.

Приближаю к лицу его руку, всматриваясь в поблескивающие от света лампы кусочки стекла.

– Садись давай.

Подтолкнув его к стулу, приношу из комнаты аптечку и свои щипцы для бровей. Сажусь рядом с Давидом и вручив ему телефон с включенным фонариком, внимательно исследую кожу.

Она вспорота в нескольких местах. Некоторые царапины неглубокие, а некоторые очень. Кровь продолжает сочиться из них. Не понимаю, как ему может быть не больно…

– Зачем ты это сделал?
– корю его, доставая осколки. Они такие маленькие, что почти незаметны.
– Так нельзя.

– Знаю. Я бы обработал потом.

Вздохнув, откладываю щипцы и обильно пропитываю вату перекисью водорода.

– Будет печь, - предупреждаю перед тем, как прижать ее к ранам, но Давид даже

не дёргается.

Поднимаю глаза на него и задыхаюсь. В его взгляде столько тепла, что у меня душа переворачивается.

– Ты такая красивая, Оль…

И хоть я вроде как не считаю себя человеком, которого легко смутить, сейчас я чувствую, как мои щеки вспыхивают. Быть красивой для него – особенно…

Под безотрывным взглядом черных глаз перебинтовываю ладонь и осторожно затягиваю концы, чтобы не развязались.

– Не напрягай руку ближайшее время. Нужно, чтобы затянулись.

И так и не выпуская пострадавшую ладонь, подношу ее к лицу и прикасаюсь к ней губами. Давид тут же перемещает ее мне на щеку и гладит. Неторопливо, летая глазами по моему лицу, а потом другой рукой тянет меня к себе.

– Посиди со мной.

– Я сижу, - говорю, перемещаясь к нему на колени.

– Вот теперь сидишь.

Уложив меня на свою грудь, Давид перебирает мои локоны, а я вожу носом по его шее. Поднимаю руку и дотрагиваюсь до шрама. Глажу его подушечкой пальца. Длинный, едва не ставший роковым в тот вечер…

Тогда Давид спас меня от изнасилования. Если бы не он…

Машинально крепче вжимаюсь в него, а он будто чувствует. Прижимается губами к моему лбу и держит в своих руках.

Моё обезумевшее сердце впитывает в себя его присутствие, как пересохшая губка. Наполняется до краёв тем, что он сейчас здесь, со мной.

Из коридора в какой-то момент доносится звонок, и я чувствую, как напрягается Давид. Это Ани… больше некому в такую пору.

– Ответь. Она волнуется…

Отведя с моего лица прядь волос, он встаёт и уходит в коридор.

А я опускаюсь на его место, опираюсь спиной на стену. Мыслей в моей голове нет, я так устала от них.

– Да, Ани?... Нет. Ложись…. Потом поговорим, - слышу их короткий разговор, а потом наблюдаю, как Давид возвращается.

Присаживается напротив меня на корточки и смотрит прямо в глаза. Сплетает наши пальцы.

– Я побуду еще немного у тебя?

Опускаю взгляд на переплетенные пальцы и киваю.

– Побудь.

45 Ани

Ани

– Собирайтесь, поедем в контактный зоопарк, - кивает нам в сторону выхода Давид.

– А ты сегодня не едешь в ресторан? – удивленно смотрю на него, поднимаясь с дивана.

– Нет.

Последнее время он часто бывает приезжает домой на пару часов днем, а потом снова уезжает до самого вечера. Вот и сегодня Давид уезжал в ресторан, но приехал час назад.

Для него перестали существовать выходные и рабочие часы. Иногда мне кажется, что он поселился там, в своем кабинете, поэтому не схватиться за возможность выбраться куда-то с ним и мальчиками не могу.