Люди государевы
Шрифт:
— Братцы, не губите, чай, вы не нехристи, но православные! Пошто жизни хотите лишить?
— Штоб не попадался! — сказал лохмач и заржал: — Ха-ха, Митька, кончай его.
— Постойте, братцы, какая вам корысть жизни меня лишать? Есть у меня промышленная избушка, где припасов вдоволь, да и деньги у меня там припрятаны!
Рыжебородый остановился, вопросительно поглядев на лохмача. Тот спросил:
— Где же твоя избушка?
— Завтра к полудню добраться можно, — соврал Байгачев. Избушка его была на безымянной речке в шестидесяти верстах от Тары на север за Иртышом. Лохмач задумался
— Живи покуда, завтра поведешь…
Подталкивая Байгачева перед собой, гулящие люди увели его вглубь леса, от дороги в ложбину, где стоял балаган из елового лапника, посадили под большой пихтой и привязали руки за спиной к стволу.
Рядом с балаганом, под навесом на шестах чуть выше человеческого роста, тлел костерок. Молодой подбросил сухих веток и стал раздувать огонь. Рыжебородый сходил к ручью с медным котелком и повесил его над огнем.
— Куды ж это ты торопился? — с ухмылкой спросил лохмач, присаживаясь у костра и положив отобранную у Байгачева саблю на землю.
— В пустынь… К отцу Сергию. Чаю, слышали о сем праведном старце? Советую, братцы, и вам со мною пойти. Ныне вашего брата много имают. Чем поротые ноздри, лучше богу послужить и душе своей. Без отпуску много не нагуляешь…
— Мы хоть хвойку жуем, да на воле живем, день кольцом, ночь молодцом! Ты-то, верно, с отпуском, вот и выручишь нас.
— Нет у меня отпускного билета…
— А мы поглядим, — встал лохмач, подошел к Байгачеву и стал его обыскивать. Письмо под подкладкой хрустнуло, и лохмач осклабился: — А баешь, нету!
Он вспорол китайку и достал бумагу.
— Не отпускной это… Письмо к старцу от казаков.
— Мы грамоте не разумеем, бумага нам любая сгодится, — сказал лохмач и засунул письмо за пазуху.
— Попа твоего я знаю, — сказал молодой, — всю зиму в его обители жил. Вредной старик! Туды не ходи, того не делай, это не жри…
— Это потому, что нету в тебе веры истинной! Небось никонианской щепотью крестишься? — сказал Байгачев.
— Во наша вера! — тронул лохмач дубинку. — Ты ж коли болтать много станешь, я тя на осине вниз башкой повешу, и пусть твой старец тебе пособит! Ха-ха-ха! Чего это казаки решили попу писать?
— Указ царский вышел безымянному наследнику присягать, мы за безымянного не идем, — нехотя ответил Байгачев. — Последнее время ныне идет…
— Бунтовать, значит, порешили? Давай, давай, он вам побунтует… Уж коли противничать, так с топором, а не с бумагой.
— Развяжите, не убегу, — попросил Байгачев.
— Итак посидишь… — сказал лохмач и задрал голову.
Наверху разом вдруг зашуршало, пошел мелкий дождь. Лохмач и рыжебородый убрались в балаган, оставив молодого у костра под навесом сторожить пленника. Байгачев, досадуя на себя, что поехал один, попробовал высвободить руки. Молодой заметил, подошел, пнул под ребро и пригрозил:
— Будешь ерзать, успокою по башке!
Всю ночь Байгачев провел в полудреме. Дождь шел недолго, и он остался сухим.
Утром лохмач снял с него бродни и, увидев нож, усмехнулся:
— Надежу небось на него имел? Гляди, коль обманул про избушку, вот этим самым ножом кишки выпущу! Есть ли избушка-то?
— Есть, есть! Кроме провианта и денег есть там пять соболей и
— Ладно, веди…
Байгачев шел впереди, по бокам от него шли рыжебородый и молодой, лохмач ехал на его жеребце чуть сзади. Небо затянуло серой мглой, солнца не было видно, и Байгачев радовался тому: он мог вести своих спутников, куда вздумается, направления им не определить.
Но надо было торопиться: веселый птичий гомон обещал вёдро. Средь множества голосов выделялся пересвист дрозда и перекатистая трель овсянки-ремеза. Он шел, часто меняя направление, чтобы сбить своих ведомых. Проведя их по большому полукружью, опять вывел к той же дороге с другой стороны и пошел вдоль нее в полусотне саженей, прислушиваясь, не раздастся ли топот коня. Но время шло, а на дороге было тихо. Вот-вот кончится лес, и с опушки будет видно поле, за которым речка, а на другом берегу Ложников погост. Ждать больше было нечего, и, приблизившись к придорожным кустам, он продрался через них на дорогу и что было сил побежал к уже виднеющемуся краю леса.
— Стой, стой, курва! — орали рыжебородый и молодой, продираясь через кусты.
До опушки оставалось саженей двести, когда лохмач догнал его, ловко метнул в ноги дубинку. Байгачев упал. Подбежавшие рыжебородый и молодой навалились на него.
— Падла, омманывать! — замахнулся на него дубинкой рыжебородый, но лохмач остановил его.
— Постой, Митька, это для него слишком легкая смерть будет!
Они отволокли Байгачева в глубь леса от дороги, раздели донага и повесили на веревках за руку и за ногу враскос между двумя березами возле муравейника.
— Пусть божьи твари попируют! — сказал лохмач. — Позыркай, позыркай! Вот и пришел тебе конец света… Помолись, может, старец поможет…
Он срубил саблей молодую березку, положил вершиной на муравейник, а комелек кинул на Байгачева.
Повернулся к коню и вдруг дернулся и повалился на землю со стрелой в горле. Следом раздался выстрел, и, схватившись за живот, осел рыжебородый. Молодой взвизгнул и зайцем метнулся прочь.
Из-за деревьев вышли два человека. Это были Федька Немчинов с ружьем и Степка Переплетчиков с казацким луком.
Глава 9
Ранним утром 22 мая 1722 года по улицам города Тары шли два барабанщика, привлекая внимание жителей раскатистым дробным боем. Когда барабанные палочки ненадолго замирали, шагавший перед барабанщиками подьячий Иван Неворотов громко кричал:
— Всем быть надлежит у соборной церкви для публикации указа Его Императорского величества! Всем надлежит быть у соборной церкви немедля…
Привлеченные криком и барабанным боем жители потянулись к соборной церкви: шли казаки нагорной части города, посадские с низов от речки Аркарки. Скоро перед церковью собралась пестрая толпа. Толковали, о чем указ. Иные говорили, что, видно, о новой какой подати, другие откуда-то знали, что о безымянном наследнике, и шептали о последнем времени. На паперти стояли уже подьячий Андреянов, протопоп Алексей, фискал Никита Серебров, земский судья Верещагин и сержант Островский. Ждали коменданта Глебовского. Скоро и он прибыл с денщиком Гаврилой Ивкиным.