Люди государевы
Шрифт:
Ночь застала их за Чекрушанской слободой. И хотя они решили поначалу ехать, но пошел дождь, и волей-неволей пришлось ночевать. Степка загрустил, но Федька успокоил его, сказав, что коли не догонят они Байгачева, то он проводит его до самой пустыни, что дорогу туда он еще не забыл главное — до Ишима добраться, а далее — по берегу до Ояшенских вершин. А там уж найти просто.
Утром они ехали не торопясь, так как уже не думали догнать Байгачева. Степка, подражая, дразнил птиц. Кричал то овсянкой, до дроздом, то кедровкой… До Ложникова оставалось версты три, как вдруг Степка насторожился, услышав слева от дороги
— Федька, люди там… Сойдем-ка с дороги, как бы не разбойные!
Едва успели съехать, как услышали крики и увидели, выглядывая из-за кустов, выбежавшего на дорогу Байгачева. Когда его догнали и поволокли в лес, они, привязав коней, пошли следом…
— Ну, робята, надо торопиться, — доставая из-за пазухи убитого лохмача письмо, сказал Байгачев, — сию бумагу в Таре ждут.
— Я, пожалуй, в таком разе домой поеду. Петр Иваныч, обратно коня приведи… — сказал Федька.
— Приведу, приведу. Ивану Гаврилычу расскажи, что со мной приключилось, скажи, скоро буду, дня через три…
Они забросали убитых ветками и разъехались: Федька в Тару, Степка с Байгачевым в пустынь к Сергию.
К полудню следующего дня, когда Степка уже изрядно подустал и едва держался в седле, вынужденный все время погонять коня, чтобы не отстать от спутника, ехавшего после Ложникова погоста то вдоль речек, то вдоль болот по приметным только его глазу тропинкам, а то и вовсе без них, Байгачев остановил коня и сказал перекрестясь:
— Добрались, слава богу!
Степка приподнялся на стременах, но ничего, кроме проглядывающего впереди просвета меж деревьями, не разглядел. И только когда проехали немного еще, увидел яркую зелень ржи на спрятанной от чужого глаза поле-еланке. Проехав краем поля, Степка пустил коня следом за Байгачевым по уже приметной тропе, идущей под уклон. Скит появился пред ним неожиданно в виде тяжелых из колотых плах ворот в бревенчатом островерхом тыне высотой сажени в две.
Пустынник, стоявший у ворот, знал Байгачева и по первому зову впустил за ограду. Скит был невелик, но и не мал. Бревенчатый тын ограждал почти всю лощину, где в центре на взгорке стояла рубленая моленная с двухскатной крышей, крытой драньем, над которой высилась круглая глава с восьмиконечным деревянным крестом. У входа в моленную висел малый колокол. Рядом с моленной стояли келейные избы, чуть дальше — келарня рядом с общей столовой. В самой низине близ ключа виднелись конюшни и амбар.
— Где отец Сергий? — спросил Байгачев привратника.
— В моленной обедню служит, — ответил пустынник. Байгачев велел ему расседлать и напоить коней, сказав, что скоро поедет обратно.
В моленной было тесно и сумрачно. Люди столпились перед иконостасом, в центре которого виднелись закрытые створчатые двери, в подобие Царских врат, на которых были написаны евангелисты. По обе стороны от врат темнели ликами и тускло поблескивали в свете свечей иконы серебряными и медными окладами. С правой стороны образ Спасителя, образ Богоявления Господня, Успения Пресвятой Богородицы, преподобных Зосима и Савватия, соловецких чудотворцев с другой стороны — образ Пресвятой Троицы с венцом, образ Святого Николы Чудотворца и далее еще разных икон с дюжину, кои разглядеть было трудно.
Увидев, что отца Сергия нет на людской половине,
Байгачев перекрестился и приник к сухой руке старца, сжимавшего деревянный благословенный крест.
— Прости, отец. Дело безотлагательное. Совет твой надобен, обратно в Тару скорее надо ехать…
— Дослужи обедню, отец Софоний, — обратился Сергий к стоявшему рядом низенькому старцу, подал благословенный крест и дониконовский, печати патриарха Иосифа, служебник, снял ризу и епитрахиль, помог отцу Софонию облачиться и раскрыл пред ним Царские врата.
Скоро послышалось из-за алтаря согласное пение молящихся. — Благослови душа мя, Господа…
Отец Сергий устремил па Байгачева ясный с зеленной взгляд и велел говорить о деле. Байгачев стал торопливо рассказывать, удивляясь спокойствию старца. В свои семьдесят два года отец Сергий при почти восьмивершковом росте был прям и крепок, и если бы не пышная седая борода и не высохшая до блеска слюды кожа на руках и высоком челе, то всяк дал бы ему лет на двадцать меньше.
Выслушав Байгачева, отец Сергий повел его в свою келью через боковую дверь. В келье Байгачев бывал в первых днях апреля, когда привез старца Сергия из Тары после святой недели. Многих казаков исповедывал и причащал тогда Сергий у детей своих духовных Шевелясова и Падуши.
Келья Сергия такова же, как и у других пустынников. Лишь на полу постелена медвежья шкура, добытая и врученная после долгих увещеваний пустынниками, да на полках и на столе много книг печатных и рукописных в кожаных переплетах с толстыми тиснеными крышками. Здесь и Книга Правой веры печати 7156 года, и Книга Кирилла Иерусалимского печати 7156 года, книга Маргарет да Псалтири, требники, часословы, триоди цветная да постная, минеи… Тут же и толкования, самим Сергием писанные: «О седьми вселенских соборах, о вере, брадобритии и антихристе», «О антихристе, о кресте и вере» и много других, коих Байгачев не читывал. Отец Сергий сел на застеленную заячьим одеялом постель и спросил, почему лицо у Байгачева избито. Байгачев рассказал, что с ним приключилось.
— Один-то ведь со мной приехал! Отец его насильно женил, Шлеп-нога, Аника Переплетчиков…
— Сколько лет отроку?
— Чаю, лет четырнадцать…
— Отца его анафеме предам за непотребство, — возвысил голос Сергий, но тут же успокоился и спросил:
— Где противное письмо?
Байгачев достал помятое письмо. Отец Сергий, наклонившись к окну, прочитал его и надолго задумался.
— Так что, отец, верно ли удумали? — спросил в нетерпении Байгачев. — У полковника Немчинова долго спорили. Иван Гаврилыч велел у тебя благословение испросить по сему делу. Отпорное письмо-то верно ли написали?