Люди государевы

Брычков Павел Алексеевич

— Где подьячие? Кто писать будет? — спросил Федор Пущин.

— Да пусть вот Ортюшка пишет, — сказал Васька Мухосран. — Почерк у него добрый и грамотный!

Пеший казак Артем Чечуев с довольным видом сел за стол, вывел четким почерком на листе: «Список с допросных речей слово в слово» и спросил:

— Далее че писать?

— Надобно государю писать о воровской челобитной на Подреза и что слово и дело объявил он пред всем городом… — сказал Федор Пущин.

— Сие верно! — согласился дьяк Патрикеев. И в задумчивости поглаживая бороду, велел Чечуеву:

— Пиши! «Лета 7156-го году апреля в 12

день били челом государю царю и великому князю Алексею Михайловичю всеа Русии Томсково города служилые люди дети боярские Федка Пущин, Мишка Еротцкой да конные и пешие казаки пятидесятник Ивашко Володимирец и рядовые служилые люди Сенькака Паламошный, Федька Батранин, Мишка Куркин, Васька Сапожник, Стенька Володимирцов, Пронька Аргунов и всяких чинов люди в съезжей избе воеводам князю Осипу Ивановичю Щербатому да Илье Микитичю Бунакову да диаку Борису Патрекееву. Посажен в тюрьму Григорий Плещеев по воровской заводной челобитной, какову подали челобитную в съезжей избе Васка Былин да Митька Белкин воеводе князь Осипу Ивановичю Щербатому с товарыщи и по той челобитной он, Григорей, сидит в тюрьме, а сказывает за собою государево великое царьственное дело…»

— Как же сидит в тюрьме, коли он здесь в допросе? — в недоумении поднял глаза на дьяка Чечуев.

— Не умничай! — оборвал его Патрикеев. — Все с воли государевой должно быть! Посему далее так пиши: «И воеводы князь Осип Иванович Щербатый с товарыщи послали по нево, Григорья, томских, и красноярских, и енисейских, и нарымских, и сургуцких, и кузнецких служилых людей, и велели бы ево взять ис тюрьмы перед съезжую избу к допросу царьственного великаго дела.

И перед съезжею избою он, Григорей Плещеев, сказал за собою государево великое царьственное дело воеводе Илье Микитичю Бунакову да диаку Борису Патрекееву и всему томскому воинскому и всех чинов людем и иногородним служилым людем на воеводу на князя Осипа Ивановича Щербатого да на советников ево…»

— Именную роспись ворам, которые забыли крестное целование государю, отдельным списком напишите!.. — сказал Бунаков. — А сюда, в допросные речи, словесное челобитье Гришкино впишите!.. А после того он нам двоим извет явит в съезжей, как положено…

Патрикеев кивнул в знак согласия и продолжил диктовать:

— «Тово ж числа бил челом государю царю и великому князю Алексею Михайловичю всеа Русии я ж, Гришка Плещеев, словесно в съезжей избе воеводе Илье Микитичю Бунакову да диаку Борису Патрекееву. Князь Осип-де завел на меня челобитную воровскую мимо мирского челобитья, а подали тое воровскую челобитную ему, князь Осипу Щербатому с товарищи, в съезжей избе Васка Былин да Митка Белкин… Чтоб государь меня пожаловал, велел бы сыскать про тое воровскую челобитную и допросить всего войска, опричь тех воров. А тое-де челобитную подали мимо войсковово ведома, нихто не ведает, а которые ведают, и оне из-за кнута руки прикладывали».

— Запишите от войска, что никто той челобитной писать не велел, а кто подписал, боясь воеводы и Сабанского с товарыщи, подписали:…

— Пусть в том повинные напишут! — подсказал Пущин.

— Повинные завтра оформим! — сказал Бунаков и подошел к Григорию: — Подпиши сии допросные речи собственноручно первым.

— Илья Микитич, забыл, что ли: не обучен я грамоте!

— А-а, — махнул с досадой рукой Бунаков

и, оглядывая грудившихся возле стола казаков, спросил:

— Кто за изветчика руку приложит?

— Давайте, я приложу, — сказал конный казак Тихон Федоров сын Хромой и подошел к столу, где Чечуев заканчивал писать.

За Тихоном подписались сыны боярские Федор Пущин и Пересвет Тараканов, казаки, стоявшие ближе других, Немир Попов, Лука Пичугин, Федор Яковлев и Захар Ложников.

— Я за всех пахотных крестьян подпишусь, — направился к столу Фома Леонтьев.

Когда Фома оставил заручную подпись, Бунаков сказал:

— Еще бы надо кого-нить из лучших людей!

— А вон Петруша-горододел пусть руку приложит! — указал на Петра Терентьева Васька Мухосран. — Иди, иди подписывай, товарищ твой Лучка Пичугин — и тот подписал…

— Я сему делу сторонний, ничего не ведаю! — замахал руками Терентьев. — Да и грамоту плохо знаю!

С испуганным лицом Терентьев подошел к столу и, медленно выводя буквы, подписал бумагу.

Глянув на лист, Чечуев воскликнул в изумлении:

— Ты че написал, падла?! Братцы! Он вместо «к сим допросным речам руку приложил» написал «к сим воровским речам руку приложил»!

Федор Пущин схватил лист, прочитал подпись и закричал:

— Верно говорит Ортюшка!

Затем широко размахнулся и ударил Терентьева в ухо.

Тот упал на землю и запричитал:

— Страха ради ошибся, простите, братцы! Подпишусь как надобно!

— От, падла, лист из-за него переписывать! — огорченно сказал Чечуев.

Семка Паламошный подскочил к Терентьеву и пнул его в бок:

— Кто тя научил так писать? Говори!

— Да я ж говорил, что худенько пишу, писать не умею, со страху ошибся!

— С воеводой-изменником стакался! — крикнул Васька Мухосран, схватил валявшуюся у крыльца метлу, выдернул черенок и стал им молотить Терентьева так, что черенок сломался.

— Заковать его в железа немедля! — приказал Бунаков. — И в тюрьму к остальным! — Он кивнул в сторону избитых и связанных, кого Григорий назвал изменниками.

Денщики Мешков и Тарский вынесли оковы и заклепали их на ногах Терентьева.

— Пошли в избу, сделаешь извет нам с дьяком как полагается! — позвал Бунаков Григория.

Подрез-Плещеев повторил слово и дело на Щербатого перед Бунаковым и Патрикеевым. Подьячий Захар Давыдов записал явку.

— Ты, Гришка, ступай домой, однако сиди тихо! Будешь будто за приставом, посему возле дома твоего караульный встанет, дабы Осип не говорил, что мы с тобой заодно!.. — сказал Бунаков.

Глава 22

В избе уже были Борис Патрикеев, Федор Пущин, Васька Мухосран, подьячие Давыдов, Кирилл Попов и денщики.

— Пошто в набат ударили? — спросил Бунаков, войдя внутрь.

— Да вот, прихожу я утром, а караульный связанный! — кивнул на казака Бурундука Кожевникова денщик Митька Мешков. — Сказывай, Бурундук, воеводе, о чем нам поведал!

— Че сказывать-то, — облизнул разбитые губы Кожевников, — едва стемнело вечером, пришел воевода Щербатый со своими холопами Аниськой Григорьевым, Ванькой Ворониным, Пронькой Федоровым и иными, меня повязали да унесли городскую печать с бумагами… Оська, посмеялся еще, пусть-де теперь воровской воевода Илейка поправит городом без печати…