Люди государевы
Шрифт:
— Ты память дьякову получал? — едва сдерживая ярость, вкрадчиво спросил Бунаков Митрофанова.
— Получал…
— Пошто не отдал печать?
— По государевым грамотам сия печать токмо для таможенных дел, для скрепы…
— Ты, бл…дин сын, будешь меня учить, как мне дела вести!
Бунаков схватил Митрофанова за бороду и ткнул носом в стол.
— Илейка, ты че творишь?! — всплеснул руками целовальник Иван Каменный и попытался оторвать воеводу от своего начальника. Подьячий Бубенной тоже было сделал шаг в их сторону,
Бунаков отмахнулся от старика-целовальника и разбил ему губы.
— Митька! — крикнул он денщику Мешкову. — Научи, как надобно величать воеводу! Под кнут их! А с тобой, падла амбарная, я сам поговорю! — потянул он Митрофанова за бороду к выходу. — Иван, ослоп!
Схватив поданную денщиком палку, он ударил ею несколько раз Митрофанова по голове. Тот обхватил ее руками. Меж пальцев просочилась кровь.
— В железа его! Ко мне на двор и посадить на цепь! — приказал Бунаков казакам, а сам вернулся в избу.
— Где печать? — рявкнул он на прижавшегося к стене молодого денщика Митрофанова Ваську Титова.
— В ларце! — испуганно сказал денщик.
Бунаков схватил со стола резной деревянный ларец, обитый по углам белым железом и выскочил на улицу.
— Кто таможенные дела вести будет без меня? — хмуро спросил Митрофанов, рукавом стирая кровь со лба.
— Целовальники твои Якунька Старцов да Васька Мануйлов и поведут, покуда ты не поумнеешь!
Глава 24
Воистину, тяжела ты, шапка Мономаха! Пусть и не Мономаха, а всего лишь воеводы городского, а давит — вздохнуть некогда. Илья Бунаков ночь плохо спал: одолевали думы о случившемся. Как до государя правду донести, как на все государь посмотрит… Одно было лишь ясно, как божий день: от мира ему отрываться не след, волю мирскую своей рукою одобрять и направлять, а посему везде поспевать надо.
Заперев таможенного голову в чулане своего дома, он приказал наказать кнутом целовальника Ивана Каменного, чтоб много языком не болтал против власти, и, вскочив в седло, направился с денщиками к съезжей избе. Там у крыльца стояли две телеги, в которые грузили скарб под началом подьячих Давыдова и Якимова казак Федор Жаркой, с десятником конных казаков Сенькой Паламошным и пятидесятником Афанасием Палтыревым.
— Скоро ли управитесь? — спросил Бунаков Захара Давыдова, вынесшего с Паламошным из съезжей дощатый сундук с бумагами.
— Сегодня перевезем, с утра можно прямо в доме Халдея дела все вести!
— Ладно! Где дьяк?
— Борис Исаакович в Богоявленской церкви в трапезной, там одиначную запись составляют и повинные от воеводских изменников тянут!
— Ну и как?
— Да вон Федька Неудача оттуда пришел, — кивнул Давыдов на Федора Жаркого, — сказывал, кто-то повинился, а кто — доподлинно не ведаю.
— Я к церкви. Как переедете, дай мне знать.
На площади перед церковью Богоявления шумела толпа
— Впиши, ежели кто на подарки, винную чарку и другие посулы воеводы Щербатого позарится для городской смуты, того кнутом бить и в тюрьму сажать! — сказал Пущин. — И без дозволения избранного воеводы Ильи Микитича али общего приговора никто бы к нему ходить бы не смел! А мир же приговорил, чтобы «под свою руку привесть в Томском городе всякова чину людей». И чтоб каждый руку приложил под сей одиначной записью! Верно, Илья Микитич? — обратился Пущин к Бунакову, увидев его.
— Сие верно! — Я первый подпишусь. И чтоб все подписались! Кто станет отказываться — ко мне в съезжую! А съезжая с завтрева дня в доме Халдея Девятова!
— Ушники Осиповы повинились? — спросил Бунаков дьяка Патрикеева.
— Юшка Тупальский, Димка Белкин да Филон Клементьев повинную челобитную подписали. Повинились, что Осип велел им воровски, своим умыслом писать челобитную на Григория Плещеева и на иных многих людей и велел ходить по городу и посаду, чтоб руки под той челобитной прикладывали бы… А кто руки не прикладывал, тех кнутом заставляли!..
— А другие изменники что?
— Заперлись, не винятся! — зло бросил Пущин.
— Где они?
— Главный из них — вор Васька Былин, вон в углу валяется… Били его, не поддается!
Бунаков подошел к сидевшему в углу Ваське Былину и стал с остервененьем пинать его сапогами.
— Пиши, вор, повинную челобитную, как составлял обманную челобитную, кого по веленью Осипову вписал, ложно назвал изменниками!
— Мне виниться не в чем! — угрюмо буркнул Былин, прикрывая лицо руками.
— Сейчас вспомнишь! — воскликнул Бунаков, схватил лежавшее у печи толстое полено и шагнул к Былину. Неожиданно между ними встал человек в черной рясе. Это был поп Меркурий, духовник Бунакова.
— Тут вам не пытошная, а трапезная церковная! Грех — ее кровью осквернять!
— Ты гляди, мы можем и тебя на козле растянуть! — крикнул Васька Мухосран.
— Я против мира не пойду, но трапезную осквернять не дам! Говорите сколь угодно, но без крови!
— Тащите его на площадь! — приказал Бунаков, кивнув на Былина. — Кнут правду сыщет!
А миру на площади заметно поприбавилось, были не только казаки, но и посадские да слободские мужики подъехали верхоконь. Увидев вышедших на крыльцо трапезной, толпа заволновалась.