Люди государевы
Шрифт:
— Кого отправишь с посланием? — спросил Давыдов.
— Ромка Старков пойдет, он там бывал…
— Отец-то его, Васька Старков, в тюрьме, с миром не тянет! Как бы худа Ромка не сотворил…
— Не сотворит, он к делам отца касательства не имеет! А свое дело знает…
К полудню в съезжую избу пришли дюжина казаков во главе с детьми боярскими Юрием Едловским, Василием Ергольским и пятидесятниками Поспелом Михайловым и Остафием Ляпой.
— Илья Микитич, прими от всего мира челобитную на плотников Лучку Пичугина, Петьку Путимцева
— О чем челобитье?
— Сии сукины дети подали явку государю, дружа князю Осипу, что они градскую челобитную на насильство, изгоню и разорение от воеводы подписывали в неволю, от тех подписей отказываются да под расспросными-де речами Григория Плещеева тоже подписывались в неволю и просят за то государя их простить!
Бунаков развернул лист и пробежал по нему глазами: «…забыв твое, государево, крестное целованье, он, Лучка, с своими советниками заводит составные челобитные и явки писать на наши градцкие челобитные и на нас, холопей и сирот твоих».
— Ушла ли их явка из города? Как сия измена открылась? — встревожился Бунаков.
— Полагаю, явка из города не ушла… А нашли ее Кирилко Власов да Поспелко Михайлов в Благовещенском храме. Поспелко, доложи воеводе, как то было! — сказал Ергольский.
Михайлов шагнул вперед и поведал:
— Были мы в Богоявленской церкви, оставили там с Кирилком займовые кабалы, получили деньги для московщиков и пришли в Благовещенскую церкву тоже деньги займовать. Староста-то церковный Васька Балахнин в тюрьме, потому казну открыл поп Борис, увидел я там две бумаги, счел их… Одна явка о том, что подписывались в неволю, другая от Петрушки Терентьева на дьяка Бориса Исаковича, будто вымучивал он взятку из денег на городовое строение! Хоть поп не велел бумаги брать, но силой мы оные взяли…
— Немедля всех троих жалобщиков-изменников арестовать и доставить к старой съезжей избе для расспросу! — приказал Бунаков. — Я скоро туда прибуду!
Через час он подъехал верхом к съезжей, сошел с коня, отдал повод денщику Мешкову, который привязал его к крыльцу, поскольку бревно коновязи обнимали связанными руками Лучка Пичугин и Петр Терентьев. Вокруг них — толпа служилых. К тем, кои приходили с челобитной, добавилось еще с полсотни человек. Тут и рядовые казаки, и десятники, и пятидесятники, и сыны боярские и казачий голова Зиновий Литосов.
Бунаков подошел к арестованным.
— А где третий двоеручник Путимцев? — обратился он к Ергольскому.
— На рыбную ловлю ушел вниз по Томи…
— Отчего ты, Лучка, смуту сеешь? К градской челобитной на князя Осипа руки прикладывал со всеми вместе, а ныне с горододелом, — кивнул Бунаков на Терентьева, — явку подали, что то делали в неволю, насильством… Кому сию явку подали?
— Никакую явку я не писывал и никому не подавал! — мрачно сказал Путимцев.
— Братцы казаки, поучите его, что не след
Игнат Петлин и Остафий Ляпа схватили батоги и стали охаживать Лучку, чередуя удары. Через полсотни ударов Пичугин процедил сквозь зубы:
— Писали мы явки и подали подлинные на хранение в Благовещенской церкви старосте Василию Балахнину… Черновая явка по взятке дьяка Бориса лежит у меня в доме…
— А ты всё не унимаешься! — схватил Бунаков за бороду Терентьева. — Градскую челобитную воровской называл, а ныне от приложения рук своих отказываешься! Видать, мало тебя поучили!..
Бунаков дал знак, и на Терентьева посыпались удары. Он взмолился:
— Илья Микитич, братцы, каюсь: явки писал от опасения гнева государева:… Не бейте, я еще после апрельского битья не обыгался, пощадите!
— Копия с явки есть ли? — допытывался Бунаков.
— Не бейте, братцы! Черновая явка у меня в доме лежит да одна копия у Лучки была…
Пичугин зло зыркнул на Терентьева и заиграл желваками.
— Где копия с явки? — спросил Бунаков Пичугина.
— Не было у меня… Попутал Петруша…
— Под кнут захотел! — взвился Бунаков. — Говори, где копия!
После десятка ударов Пичугин прохрипел:
— Копию снес воеводе Осипу Ивановичу!..
Бунаков рассвирепел, ударил Лучку кулаком по лицу:
— К одиначной записи, бл…дина, руку прикладывал, чтоб с Осипом не якшаться! Для чего отдал явку?
— Дабы он государю отправил:… Дабы от государя опалы не было…
— Ох, падла ты двоеручная! Сейчас пойдешь и заберешь у Осипа свою явку! А коли не заберешь, мы те такую опалу устроим, небо в овчинку покажется!.. Василий, — обратился он к Ергольскому, — отведи его за караулом к князю!..
Да передай князю, что дозволяется ему завтра, на Троицын день, быть на обедне за караулом же…
Щербатый вышел на высокое крыльцо в темно-зеленой однорядке из «аглинского» сукна с серебряными пуговицами. Окинув надменным взглядом стоявших внизу Ергольского и Пичугина с караульными, недовольно спросил:
— Чего приперлись?
— Здравствовать тебе, Осип Иванович, — примиряющим тоном приветствовал его Ергольский. — Передаю от Ильи Микитича и от всего мира, что дозволено тебе быть завтра на обедне в Троицкой церкви…. Однако под присмотром караульных казаков…
— Мне ваше дозволение не надобно!.. Попробовали бы не допустить, перед Богом и государем за то ответили бы!..
— Тут еще одно дело, Осип Иванович! Вот Лучка о том скажет.
Ергольский подтолкнул Пичугина в бок.
— Осип Иванович, возверни мою явку, сделай милость!.. Передумали мы с Петрушей…
— Пошто это вдруг передумали? — с ехидцей в голосе спросил Щербатый.
Пичугин замялся и потупил взор.
За него ответил Ергольский:
— Явка сия писана ложно, насильством никто никому к челобитьям руки прикладывать не веливал!..