Люди и чудовища. И прибудет погибель ко всем нам

Ива Кристина

— Мы пришли говорить не об умерших, Сергей, — сказала Справедливость. — Мы выходим из Игры. Все мы.

— Ты говоришь не как Королева. Вспомнила?

— Да. И ты нужен мне, чтобы освободиться.

— С какой стати мне помогать? Это вы хотите наружу. А мне тут хорошо.

— Одному? — спросила Справедливость.

— Ты будешь всегда здесь, — ответил Серый.

— Нет, Серый, не буду. Я слишком долго не помнила, кто я. А ты слишком надолго здесь задержался. Жизнь, та самая жизнь, о которой ты говорил, непосредственная, захватывающая, — она

там, снаружи. А это всего лишь ее симуляция.

— Не убедила, — сказал Серый. — Жизнь движима везде, но здесь она лучше. Бесконечные игры, простор для творчества. Или вы считаете иначе? Там мы умрем, там мы не будем выглядеть, как хотим, делать, что хотим. Так что может дать мне тот мир, чего не даст этот? Общение? Так мы же сейчас разговариваем! Любовь? Так вы же нашли ее здесь, а там потеряете. Богатство, исполнение желаний? Что?

— Ничего, — ответил Богомир. — Ничего такого, чего нет здесь. Но и ты ничего не сможешь дать тому миру, пока ты тут.

Серый еще раз оглядел всех. Дух, не ведающий о человеческой боли. Дракон, который и не знает, что значит быть человеком. И человек, который убил человека.

— Я вас всех ненавижу, — сказал Серый, а затем спрыгнул, но не упал — замер в воздухе, разведя руки в стороны. Золотое сияние стало исходить как бы изнутри его, потом рвануло и поглотило клетку. Всё засияло золотом. Мальчик приземлился. — Пойдемте, — сказал он.

— Хорошо, — сказала Справедливость. — Вы готовы?

Игра XXXII

Последние мгновения проживала Игра. Клетки сгорали в сиянии света. Исчезла шахматная доска, исчез корабль, исчез даже потаенный мир Ют Майерс.

В библиотеке царила анархия. Персонажи ломали вещи, кричали, дрались.

Король Феверии подошел к Ка. Юноша выхватил меч и пронзил старика насквозь. Король усмехнулся и присел рядом. Ка чуть отстранился от него.

— Почему ты здесь, один? — спросил старик. — Все выполняют свои желания.

— Единственное мое желание — убить тебя, — огрызнулся Ка.

— Но ты не можешь этого сделать.

— Да, — фыркнул Ка. — А моя жизнь без мести бессмысленна. Я… не умею жить иначе, — сказал он. Королю даже как будто стало жаль мальчика. Ка это почувствовал. — Зато и ты не сможешь ничего мне сделать!

— Я-то? Смогу, — рассмеялся старик и прикоснулся к плечу юноши. Ка одернул руку. — В этом-то и прелесть выдуманного мира. В жизни ты можешь убегать от меня вновь и вновь, прятаться, можешь даже убить меня. Но здесь ты не скроешься от меня. Я всегда буду рядом.

Золотой свет поглотил их.

— И что ты тут забыл? — Ариадна сверлила глазами Хаокина. Он улыбался.

— Я пришел задать вопрос, — ответил колдун, ухватился рукой за железную трубу, сделал полукруг на ней и подскочил к Ариадне. — Мы с тобой малознакомы.

— Да.

— И уж точно не ладим.

— Естественно.

— К тому же назвать нас живыми язык не поворачивается. Мы — создания мира иллюзии, мы из города

мечтаний. Но а раз уж мечты — только мечты…

— Хватит пороть чушь, — рассердилась Ариадна. — Выкладывай, что хотел.

— Один поцелуй, красавица.

— Пошел прочь, — сказала Ариадна, потом подумала, схватила Хаокина за шиворот. — А хотя всё равно подыхать. — И поцеловала.

Они сидели рядом. Золотая волна приближалась.

— Мы умрем? — Ариадна испуганно посмотрела на Хаокина.

— Нет, — он улыбнулся и поцеловал ее.

Их поглотила золотая волна.

Свет был пугающим. Он уничтожал всё на своем пути. И хотя Богомир знал, что этот свет — путь к свободе, старику казалось, что он сгорит в лучах дотла. И он боялся умирать и в то же время чувствовал себя смелее, чем когда бы то ни было. Богомир посмотрел на Дину. Золотой свет волнами переливался в глазах мужчины, от чего они становились холодными и змеиными.

— Ты ведь знаешь, что я тебя люблю? — спросил Богомир.

Она заставила себя поднять глаза.

Золотой свет поглотил и их.

Госпожа Чёрные Крылья XVII

Было, может, часа два ночи. Элеон не могла уснуть. Кровать слишком огромная, подушка с одеялом слишком теплые, а в матрас проваливаешься. Девочка чувствовала себя не в своей тарелке, будто находится там, где не должна.

Но кровать была последним, что волновало Элеон. В ее голове раз за разом прокручивались события дня. Знакомство с родителями. И слезы, и крики, и обиды, и воспоминания.

Мэри — ее мама — всё время плакала. Она говорила, что знала, знала, что дочь жива. Она вымаливала прощение и не могла простить себя. Она кричала в истерике. И Элеон не понимала, как ее успокоить. Девочка обнимала эту женщину, целовала, говорила: «Мама, не плачь». От этого Мэри рыдала только сильнее.

Николас — ее отец — пытался успокоить жену, но, честно говоря, делал только хуже. Она начала бить его кулаками по груди. «Я не отдам тебе свою дочь, — кричала она. — Ты хочешь ее убить!» А он не мог переубедить Мэри. Даже не пытался. Не знал, что делать, и сам был готов закричать.

Когда Элеон дала родителям дневник брата, в комнате воцарилась тишина. «Боже мой, — проговорил Николас наконец, — это ведь Ксандр писал». И Мэри снова кричала на него: «Разве ты не видишь, это Хаокин? Разве ты не видишь, кем стал наш мальчик? А ТЫ выгнал его! Это мы во всем виноваты!»

Это был один из самых страшных дней в жизни Элеон. И впервые она боялась не потому, что ей угрожала опасность, а потому что, когда кто-то кричит, это страшно.

Элеон уже не была уверена, что правильно поступила. Не проще ли этим людям было думать, что их дети мертвы? Не сложнее ли теперь принять, что родной сын ненавидит их и делал не самые лучшие вещи, а судьбы старших вообще неизвестны? Но разве Элеон могла поступить иначе? Родители ведь долгие годы ее оплакивали.