Люди на болоте. Дыхание грозы
Шрифт:
Василя как бы крепнет, ширится. Прижимая к себе Ганнины руки, Василь
наконец говорит:
– Ты, видно, дерешься больно...
– Боишься?
– ласково улыбается Ганца и добавляет: - Я злая, если что не
по мне! Хведька вон как меня боится!
– А я так не боюсь...
– Гляди, какой смелый стал. Герой!
– И тебя, и языка твоего... все равно...
– Угу, смелый!
Своей шуткой Василь старается прикрыть странное желание, которое
не дает ему покоя: почему-то очень хочется поцеловать Ганну. Как будто
ничего особенного в этом нет, бояться нечего, а вот не может он
осмелиться. Не было еще никогда такого, мать и то, насколько помнит, не
целовал. Как только подумает, что сейчас поцелует Ганну, неловко делается,
одолевает стыд и тревога, но искушение, бес его возьми, не пропадает, даже
со временем усиливается. У других хлопцев это очень просто. Хоня-озорник -
тот и на танцах, при людях, бывает, поцелует, и ему хоть бы что! А Василю
трудно. У него все выходит не просто.
– Ой, не жми так пальцы!
– просит Ганна.
– Я ж не очень...
– Не очень! Аж терпеть нельзя!..
Василь отпускает ее руки. Долго после этого он стоит молча, затаив в
груди обиду. Подумаешь, какая нежная, немножко от души пальцы сжал, так
она уж и стерпеть не может! Не хочет - ну и не надо! Он и совсем может за
руки не брать! И не возьмет.
И так не в меру разговорившись перед этим, в мыслях уже отдалившийся от
нее, Василь долго молчит. Молчание, как и прежде, его не стесняет. Василь
будто и не замечает его. Он и так стал слишком болтлив с Ганной, другие,
бывает, из него слова не вытянут. Василь не охотник до пустых разговоров.
Шумят, шепчутся груши. Где-то залилась лаем собака, ей отозвались
другие. Собаки быстро умолкают, и снова - только груши шумят...
Василь молчит, несмотря на то, что Ганна начинает беспокойно
шевелиться, поглядывает на него с нетерпением.
– Гляжу я на тебя и думаю...
– говорит Ганна и нарочито умолкает.
– Что?
– Кавалер из тебя веселый!.. Будто воды в рот набрал!
Василь уже готов был снова обидеться, но Ганна ласково, искренне просит
– Скажи что-нибудь!..
У Василя от этой искренности готовая было прорваться обида сразу
пропадает. Он, повеселев, думает, ищет, что сказать.
– У Корча вороной жеребец ногу на гвоздь напорол...
Хромает... Корч ездил в местечко за доктором...
– Ага, я его видела. Он вез его уже под вечер...
– Под вечер...
– Ну вот, видела. Старик сам, как грач, сидел с кнутом... И что - будет
он
– Говорят, будет. Но, видно, попорвал на себе волосы старый Корч...
пока успокоили, - со злой радостью добавил Василь.
Ганна внезапно спросила:
– Ты вроде завидуешь?
– Я? Нет...
– осекся Василь.
– Было бы чему!
Он снова умолк, и может - надолго бы, но вдруг вспомнил важную новость,
которую услышал днем в поле.
– Говорят, землю заново переделять будут!
– Ага, и я слышала. Женщины на выгоне говорили...
– Хорошо бы. А то некоторые - расселись, как паны.
Все лучшее порасхватали!..
– Видно, правду говорят. Порядки теперь такие, что могут переделить по
справедливости.
– Корч вон какой, кусок отхватил. Возле цагельни!..
А другим - песок или болото!
– Земли мало, душатся люди...
Василь умолк, возбужденный, недоверчивый.
– Не дадут они переделить! Гады такие!..
– Кто?
– Богатеи!
– И не выдержал, сказал горячо, как мечту: - Если бы мне - в
том уголке, что за цагельней! Я бы показал!
– Охотников много на тот кусочек...
– Ага, ухватишь из-за них...
Совсем рядом пронзительно кукарекает петух, и Ганна, оглянувшись,
замечает, что небо над заболотьем посветлело, даже слегка налилось
краснотой. Она отворачивается от Василя, озабоченно перевязывает платок.
– Светает уж. Идти надо...
– Еще немного...
– Нет. Мачеха скоро встанет...
Обнимая ее на прощанье, Василь с решимостью, близкой к отчаянию,
думает: или теперь, или никогда! Он закрывает глаза и прикладывает губы к
Ганниному лицу, попадает в висок. Учинив это преступление, он опускает
голову и ждет приговора. Ганна также стоит, опустив голову.
– Василь, - тихо говорит она, как бы пересиливая себя, - ты меня любишь?
– А как же...
– И я...
Ганна опускает голову еще ниже, потом вскидывает ее, и Василь видит,
что глаза ее, темные, глубокие в бледном утреннем свете, радостно блестят.
Она вдруг обвила Василя крепкими руками, прижалась вся и с какой-то
торжественностью, серьезностью, словно знала всю глубину бездны, в которую
бросалась, припала к его губам.
2
Будто сквозь туман доходило до Василя все, чем жили в последнее время
Курени.
Все было очень обычным. Как и в прошлом году, и в позапрошлом, и все
годы, которые помнились Василю, зарастала ряской теплая, с душным болотным