Люди на болоте. Дыхание грозы
Шрифт:
Ну, да в этот год немного, немного - в следующий...
Где-то протяжно, по-волчьи тоскливо, завыла собака. Ганна тревожно
притаилась:
– Как воет... Аж страшно. Словно к покойнику...
– Сказала.
Ганна долго не могла успокоиться. Василь обнимал ее, неуклюже, тяжелой
рукой гладил упругое плечо, спину. Вдруг слух его уловил шарканье шагов
неподалеку, и он, не отпуская Ганну, оглянулся. К ним от кладбища, вдоль
изгороди,
двоих.
Они подошли и остановились, всматриваясь.
– Ишь, прилипли!
– недобро сказал первый.
Второй грубо, будто приказывая, бросил:
– Кто такой?
– А тебе что?
– в тон ему, так же грубо, ответил Василь.
– Поговори, балда!
– Василь уловил явную угрозу в его голосе.
– Как
звать?
Ганна уже высвободилась из-под свитки и быстрым взглядом окинула
незнакомых. Только тут Василь рассмотрел, что вещь, которую человек держал
под мышкой-и которой Василь не придал раньше значения, - винтовочный
обрез. Этот обрез угрожающе шевельнулся. Чувствуя, как между лопаток сразу
похолодело, Василь перевел взгляд на двух других - они также были с
обрезами. Дальше темнели еще две или три фигуры.
– Василем звать...
Он услышал вдруг густой, тягучий шум груш и с тревогой взглянул на
Ганну. Она, кажется, спокойно ждала, что будет дальше. Незнакомец, видно,
заметил взгляд Василя.
– Твоя девка?
– Моя.
Второй вдруг обхватил Ганну за талию, прижался к ней, противно,
язвительно захихикал:
– Теплая, едри ее!..
Ганна гневно рванулась, изо всех сил кулаком толкнула его в грудь.
– Отойди, черт слюнявый!
– Я?
– Он подошел ближе, злобно схватил Ганну за руку, крутнул.
– Вот
затащу сейчас в поле...
Но тут, не помня себя, как коршун, грозно ринулся на него Василь:
– Не лезь!..
Он толкнул "черта", дернул за воротник. Тот сразу отпустил Ганну,
стволом обреза двинул Василю в живот. Неизвестно, чем бы все это
кончилось, если бы один из бандитов не крикнул с угрозой:
– Брось!
"Черт" обвял, отвел обрез от Василева живота, неохотно отступил. Сквозь
зубы процедил:
– Твое счастье! Помолись богу, овечка!..
Тот, кто выручил Василя, хрипло спросил:
– Грибка Ахрема знаешь?
– Ну, знаю...
– Василь весь еще был полон воинственного пыла, слова
выговаривал с трудом.
– Идем, покажи!
У Ганны вырвалось требовательно, тревожно:
– Зачем?
– В гости...
–
смотри, держи язык за зубами. Твоя нора?
– кивнул он в сторону Ганниной
хаты.
– Моя.
– Так вот - сиди и не дыши, если хочешь быть целой.
И если ему добра желаешь. Ясно?
Ганна ответила спокойно, дерзко:
– Чего ж, понятно.
– Ну так сматывайся.
– А с ним что?
– не уходя, кивнула на Василя Ганна.
– Жив будет! Не съедим!.. Ну, мотай отсюда!
– уже злясь, приказал он
Ганне.
Она пошла тихо, не торопясь, обычной своей гордой походкой. Когда
звякнула щеколда за ней, хрипатый скомандовал одному:
– Гляди во все глаза. Если что - стреляй. И с хаты не спускай глаз.
Чтобы не выходил никто.
– Чисто будет.
Хрипатый шевельнул обрезом.
– Давай! По загуменьям!
Василь понял, что этот приказ относится к нему, и уныло зашаркал
лаптями по стежке. Не оглядываясь, он чувствовал, что банда потянулась
вслед за ним, слышал шум их шагов, сморканье, тяжелое дыхание хрипатого,
следовавшего за ним по пятам.
Вдоль огородов выбрались на загуменную дорогу. Гумна стояли в темноте
печальные, неприветливые, низко надвинув мокрые шапки соломенных крыш.
Сердце Василя тоскливо сжалось, ноги стали вялыми, и он невольно
остановился.
– Ну, ты, шевелись!
– поддал сзади стволом обреза хрипатый.
Василь неохотно поплелся дальше. Ощущая холодок на затылке, он невольно
тревожился, внимательно ловил все, что было там, за спиной, где шла банда.
Он уже не догадывался, а, можно сказать, знал, что сзади шли бандиты из
отряда Маслака, слухи о которых не один месяц пугали людей по всей
волости. Всем своим существом он ощущал близость большой неизбежной беды.
Недавняя смелость, с которой он защищал Ганну, уже выветрилась. В
отрезвевшей его голове стояла, не уходила четкая мысль, что не к добру
спрашивают они про Ахрема, - видно, хотят с ним рассчитаться за что-то.
"Может, даже и убьют!.."
И вот ему, Василю, выпало несчастье привести с собой в Грибков дом
смерть. И он ведет. Ведет, потому что как же ему не вести, неужели самому
погибнуть? Разве не правда, что своя рубашка ближе к телу? Разве Грибок,
если бы его заставили, не поступил бы так же, как Василь, разве полез бы
из-за него на рожон, на смерть... Но мысли эти не давали покоя, больше