Люди с чистой совестью
Шрифт:
Впереди шел Батя с фонариком, безуспешно стараясь облегчить этот поистине тернистый путь.
На место прибыли мы около полуночи. В отсветах электрического фонаря я увидел возвышающиеся среди бурелома несколько куполов-землянок. В одной чуть заметно мерцал свет. Мы вошли в землянку. Вид ее приятно разочаровал меня. Просторная, высокая, с деревянным, как в предбаннике, решетчатым полом, с коврами на стенах, с приличными кроватями и полочками для книг, гвоздями для оружия и всего необходимого человеку в оседлой партизанской жизни.
На железной печке поспевал ужин, кипел чай. Поужинали мы плотно и молча, а затем улеглись. От переутомления и треволнений сегодняшнего дня я не мог уснуть. Задал несколько вопросов, и Батя стал рассказывать. Рассказывал он очень много и занимательно.
Уже перед самым рассветом я сказал своему собеседнику:
– Наконец-то я вижу партизан точно такими, как их показывают в кино.
– А разве бывают и другие?
– не поняв, удивился он.
–
3
Утром Батя и капитан Черный решили отдать визит Ковпаку. Пока хозяева наводили порядок и отдавали распоряжения на время своего отсутствия, я присел к самодельному столику записать наши злоключения и историю этого отряда.
Вот что рассказал мне Батя в землянке, затерянной среди Пинских болот, в полночь, в начале января 1943 года:
– По специальности я инженер, занимаюсь строительным и разрушительным делом. Строительным всю жизнь, а разрушительным вот уже второй год. Как мне в голову пришла мысль в тыл противника пробраться, рассказывать не буду, слишком это длинная и путаная история, а окончилась она тем, что в результате многих мытарств попал я на службу в одну чересчур секретную организацию. Сколотили довольно большой боевой коллектив и даже назначили время вылета в тыл врага. Я летел командиром, были, как водится, назначены комиссар и начштаба.
Много раз сроки вылета менялись, отменялись и переменялись, но все же, наконец, выбросили и нас.
Вся моя компания и груз с оружием и прочими медикаментами разместились на семи самолетах.
– И как всегда бывает в этих случаях, летчики выбросили вас совсем не в то место, куда вам нужно?
– спросил я.
– А вы откуда знаете?
– удивился Батя.
– Совершенно правильно, но если бы только не в то место, это еще полбеды. А то ведь они мне мой отряд в радиусе ста - ста пятидесяти километров разбросали. Он на полградуса в сторону взял, а мы четыре месяца собирались, пока друг друга нашли.
Я засмеялся.
– Вы что?
– Да вот вспомнил Володю Зеболова, безрукого автоматчика-десантника, которого летом прошлого года таким же манером выбрасывали под Бахмач. А вместо Бахмача он попал ко мне, в Брянские леса. Всего-навсего на сто семьдесят пять километров по прямой не "довернул" штурман.
– Вижу я, вы порядки в нашем деле знаете.
– Маленько знаю, - сказал я смеясь.
– Во-во. Вот так и меня, где не "довернули", а где и "перевернули". Так без малого полгода мы собирались, пока собрались, кто в живых остался. Комиссар мой так и погиб, не дошел... Пришли в этот благословенный богом и людьми позабытый край. Пришли и стали здесь обосновываться. Я ведь шел с вами и все слушал, как вы крестили эти болота и о нас, болотных жителях, вероятно, только из вежливости умалчивали. Но ведь земля-то эта завоеванная. Народ в селах наш. А полгода назад, когда мы только появились, в каждом селе были полицейские посты. Строгости страшные, о проявлении каждого чужака село обязано было сообщать в район немедленно, под страхом расстрела заложников, а то и все село каратели сжигали. Что ж тут удивительного, что каждого путника в селах не с радостью и не с пирогами встречали. А в открытую мы тогда действовать не могли. Сил мало, да и раскрыть свое появление мелкими делами - это значит никогда крупных дел не совершить.
– Да-а, - протянул я с удивлением, разглядывая коренастую фигуру инженера.
– Вот вам и да-а... Землянку вырыть в этом месте, куда до нас с сотворения мира, может, кроме медведей да залетной птицы, никто не ступал, это дело нелегкое, а все-таки пустяки. А вот на месте, где немецкая организация, оккупационная власть корни пустила и щупальца протянула, обосноваться и начать работу - это потруднее будет. Начали мы с подполья. Не может быть, чтобы партийная организация, районная, областная, не оставила людей. Ну, отступали в спешке, следы, может, и потеряны, ниточки там всякие попутаны, порваны, так люди-то есть? Люди-то куда денутся? Не без этого, конечно, чтобы не погиб кто-нибудь по неопытности или по неосторожности товарищей, но кто-нибудь да остался же? Стали мы искать тех, кто погиб. От могил, значит, решили оттолкнуться. Парадокс? Да-с, дорогой мой. Парадокс, как и война вся в общем и целом. А то, что я, инженер, что равно слову строитель, разрушением занимаюсь, разве это не парадокс? Ну-с, нащупали мы одну могилку. В первые дни девушку тут одну в райцентре повесили. В самом этом факте публичной казни через повешение ничего удивительного нет. Арийских зрелищ тут хватало, и не это примечательно, а примечательно то, что, когда ее похоронили, на могилке ее венки из пинских всяких роз стали появляться. Удивительного тут тоже ничего нет. Может, из родственных чувств или просто из романтических побуждений кто-нибудь это делал. Но мало что появляются цветы, - с цветами записки, а в записках сказано: так, мол, и так, цветы не простые, а вроде с того света, потому что носит их себе на могилу сама безвременно скончавшаяся Нина. Гитлеровцы погрозились, что за это загробное хулиганство может кто-нибудь живой... и так далее и тому подобное. У них в их афишках интересно получается: "За неточное выполнение распоряжений - штраф сто марок, а также карается смертью..."
– Романтическая девушка...
– Романтическая, ничего не скажешь. Ходили я и мои хлопцы по следам на кошачьих лапках и, наконец, выходили. Оказалась сия бесплотная Нина здоровенным дядей, верзилой этак пудиков на шесть, а от роду ему было лет под тридцать пять. Добиваться сразу у детинушки - за свой страх и риск он работает или от какого подпольного кооператива, я не стал. Сам знаю, по законам конспирации, а попросту говоря, по обыкновенной житейской логике, он мне правды не скажет. Да и спугнуть этим можно. Веду с ним дело так, как будто на всем белом свете только я да ты, да мы вдвоем. Разговор у нас все больше о том, что все равно немцу тут век не вековать, что мы, мол, русские люди и сидеть сложа руки нам неудобно. Детина и заявляет, что он и не сидит. "У меня даже на всякий случай склад оружия припасен". Ага, думаю, склад оружия есть? Особенно не добиваюсь, а сам думаю: через этот склад он мне еще кого-нибудь из организации покажет, а я им тоже выложу свои карты. Так вот и ходили мы друг возле друга.
– Да он кто же такой, этот детина?
– Да киномеханик. В райцентре. Киношку крутит. Стал я за ним следить - может, думаю, таким образом его компаньонов узнаю. Но, кроме помощника-немца, ни с кем он вроде не встречается и знакомства не ведет. Помощник этот вечером киношку крутил, а днем на базаре краденым добром спекулировал. А тут начальство мое снова нажимать стало: "Не пора ли, уважаемый, переходить к делу?" А дело, за которым меня посылали, есть диверсионная работа. Чистота в производстве тут нужна очень большая, и тонкость тоже требуется не меньше, чем у часовых дел мастера. Ну вот и решил я, что пора стартовать. Сообщил по начальству, что держу в своих руках нити целой подпольной организации, способной вершить большие дела. Требуется только немедленная помощь "медикаментами". Ну, там сразу поняли и через пару дней мне шлют "дугласок" и сбрасывают "медикаментов", пока что одну тонну. Одним словом, можно этим самым лекарством не одну сотню людей или машин, а то и домину в небеса поднять. Склад оружия у этого самого киномеханика Нина - такую мы ему кличку дали - "Нин", за то, что свои листовки именем покойницы Нины подписывал, - склад оружия, говорю, у Нина оказался из пяти штук гранат, одного пистолета и десятков четырех патронов. Уже когда мы вошли у него в доверие, он мне раз шепотом признался: "Я, говорит, самого вахмайстера жандармерии из пистолета убить хочу!" Глаза блестят этаким жертвенным огнем. "Ну, убьешь ты вахмайстера, а дальше?" Молчит. "А дальше тебя на веревочку и на перекладину". Опять молчит. Вообще выложил я ему все и говорю, что из пистолетиков стрелять теперь не годится. Надо действовать так, чтобы если уж самому погибать, то хотя бы сотни две взамен своей жизни гитлеровцев уложить. "Чем?" - спрашивает. "Подрывным делом, диверсионным методом", - отвечаю. И на затравку предлагаю: "Скажи, Нин, дорогой, заминировать твой кинотеатр можем мы или нет?" А он глазами моргает. "Ну, охрана возле театра есть или нет?" - спрашиваю. "Какая тут охрана? Да что хочешь можешь там делать".
– "Так чего же ты удивляешься?" - "А как же заминировать, чем?" - "Это уже, брат, моя печаль. Ты нам только условия создать должен". Словом, договорились мы что к чему, и через недельку в кинотеатре под полом у нас пятьдесят килограммчиков "медикаментов" было заложено. Теперь осталось подключить провод и ждать момента, когда в кинотеатре одни гитлеровцы смотреть киношку будут. Вывели мы провода и подвели их к будке. Подключили к рубильнику, который граммофонные пластинки в репродуктор включает, адаптер называется. При включении рубильника замыкается цепь под полом, и театр должен взлететь к аллаху на небеса.
– А кто же включить должен? Неужели этот Нин сам решился!
– Вот тут-то и закавыка. Вахмайстера стрелять - это он может, а вот взлететь на воздух вместе с ротой немцев, вижу, не совсем его устраивает. Сразу я не понял, почему.
– А это не очень романтично. Стрелять - это все-таки действие. Можно застрелить и самому сбежать, отстреливаться. Потом и похвастать можно. Вот я какой!
– Вот именно. А тут уж очень верные математические формулы. Если удастся этот взрыв, то уже самому остаться в живых нет никакой надежды.
– Правильно. Это вы правильно поняли. Пожалуй, каждый точно так же чувствовал бы себя на его месте.
– Это как сказать. Но подобными размышлениями мне тогда заниматься некогда было. Полдела сделано, а вторая, самая ответственная половина впереди. Кто включит рубильник? И когда? Я говорил вам, что был у Нина помощник. Немцы ему своего солдата поставили. Вроде - часовой для порядка, и подучивался. Нестроевой, но тоже гонор показывал, - как чуть подучился киноделу у русского, так уже и норовит своего наставника по зубам съездить. Аппарат запустить умел, ленту перемотать. Вот и остановились мы на таком варианте, что этот рубильник пускай сам немец и включит.