Люди с чистой совестью
Шрифт:
– А я тебе говорю: он Красной Армией спущен.
– Ну, и где ты видала в Красной Армии безруких? Где?
– Ну, не видала. А все равно, то не германский самолет. Я же слыхала, как он гудев... Немецкий только угу, угу, угу, а наш жу, жу...
– Ах, много ты понимаешь в самолетах...
Они так и не дали нам спать. Я слез с сеновала. Возле сарая сидели освещенные утренним солнцем две бабы. У обеих - длинные драгунки за плечами с белыми самодельными ложами. Это была самооборона. Старшая держала в руках метров пять парашютной стропы, младшая, почти совсем подросток, из-под
Я спросил, о чем они спорят.
Перебивая друг друга, они рассказали мне, что километрах в пяти от нас, у партизанского села, ночью приземлились три неизвестных парашютиста. Один из них, молодой парнишка в штатском, опустился в Десну и чуть не утоп. Второй, приземлившийся возле ветряка, оказал вооруженное сопротивление партизанам, а когда был взят ими, оказался безруким. Третий парашют найден в жите, а парашютист исчез.
– Безрукий?
– спросил я.
– А как звать его?
– Он не говорит. Он только губы кусает. Я ж говорю: их немец спустил, зажигалки вызывать будет.
Я вспомнил о Зеболове, вспомнил, что отрядом, где приземлились таинственные парашютисты, командовал милиционер, возомнивший себя Александром Македонским. Я быстро оседлал коня и пустил его в галоп. Действительно, безрукий Володя, мой однокашник по разведывательной школе, сидел на бревнах возле штабной избы и угрюмо улыбался. Ноги его были связаны, култышки рук, торчавшие из закатанных рукавов полосатой косоворотки, делали его похожим на общипанного селезня. Рядом стоял табун ребятишек, таращивших глаза на невиданного парашютиста.
Володя бросил на меня безразличный взгляд, а затем, узнав, рванулся ко мне.
– Сиди, - сказал "часовой" - здоровенная бабища, замахиваясь на него винтовкой.
Володя сразу присмирел. Он кинул косой взгляд на часового.
– Майор, скажи ты ей. Прямо по шее прикладом лупит, сволочь.
Я только сейчас заметил плачевный вид Володи. На теле были ссадины, рубаха разорвана.
Я приказал бабе не превышать прав караульного, а Володе не горячиться.
Разговор с командиров отряда был длинный. Он долго молчал, слушал мои объяснения, а затем вырвал из толстого гроссбуха несколько листов и начал что-то писать. "Протокол", - прочитал я заглавие. Далее следовала обычная "шапка". Внизу на всю страницу он долго, пыхтя, выводил: "вопрос - ответ, вопрос - ответ" и, пронумеровав их по порядку, только тогда обратился ко мне.
– Вопрос, - подняв ко мне красное лицо, с которого градом катился пот, начал командир: - Откуда вам известен этот человек и как давно вы с ним связаны?
Ответ мой, очевидно, был столь выразителен, что так и не был записан. Протокол остался незаконченным.
Словом, я взял Володю на поруки.
История его неудачного приземления проста и рассказана мною ранее в главе о Бате. Летчики просчитались и вместо района Бахмача выбросили его в Брянском. Бросали его под Бахмач потому, что там на разведывательной карте было белое пятно. Но, выбрасывая Зеболова в этот район, ему говорили, что друзей с оружием в руках он вряд ли встретит. Вооруженными могли быть только немцы или полиция.
По ошибке летчика группа выбросилась в самую
Зная, что под "Бахмачем" никаких партизан нет, и слыша русские окрики, парень решил, что попал в лапы полиции. "Все кончено", подумал он и бросил гранату себе под ноги. Партизаны кинулись врассыпную, но она не взорвалась. Очевидно, какой-то из "пальцев" на руке Зеболова, смастеренный руками хирурга, все же действовал плохо в таких необычайных условиях. Партизаны лежа ждали взрыва гранаты, но его не последовало. И лишь тут кто-то из них вдумался в смысл фразы, которую выкрикнул парашютист, бросая гранату:
– Знайте, сволочь полицейская, что советский разведчик живым не сдается.
– Товарищ, если ты советский, тут свои, партизаны!
– закричали из картофеля.
– Какие партизаны? Обманом хотите взять? Врешь, не возьмешь, хрипел парашютист, изготовив вторую гранату и зажав ее кольцо в зубах.
– Партизаны, ей-богу партизаны!
– Не подходи! Еще шаг - себя подорву и вас уложу, - не сдавался разведчик.
Кое-как всякими хитростями и уловками хлопцы уломали Володю и подошли к нему. Все же для большей безопасности они отняли у него гранаты и другое оружие. Совсем сбитый с толку парень решил, что его все-таки ловко обманули, и бросился в драку. Он разбил головой лица двум партизанам, искусал третьего. Ему тоже насовали под микитки, связали и привели в штаб.
Мой приезд намного разрядил обстановку. Коллега Володи Миша, бесцветный и трусоватый парень, неизвестно зачем завербованный для дела, требующего недюжинных людей, сидел в сарае мокрый и ревел. Его полуживого выудили из реки мальчишки. Но где же третий? Володя, сплевывая кровь с разбитой губы, рассказывал мне, что третьей была радистка Маруся Б., черненькая, смуглая дивчина, недавно кончившая школу радисток. Она приземлилась недалеко от него, но успела убежать в рожь. Девушка слыхала звуки "полицейской" облавы на ее командира и, вероятно в испуге, забежала далеко. "Может быть, даже к немцам в руки", - подумал я.
– Как вы условились о сборе?
– спросил я Зеболова.
– Если приземлимся "с компотом", во что бы то ни стало перед вечером быть на месте посадки.
– Значит, Маруся сегодня к вечеру должна быть у мельницы?
– Да, в этом районе. Если не сдрейфит.
– Какие условные сигналы?
– Крик совы.
– Но ты же пойман немцами. Так она думает. Значит, и кричать можешь, выманивая ее?
– Ну да...
– Вот задачка.
Мы сидели и думали, как же вытащить Марусю из ржи. Ходить искать ее - может забежать еще дальше. Унесет рацию, шифры и, не ориентируясь, обязательно попадет к врагу. Или, в лучшем случае, застрелится сдуру.