Людовик IX Святой

ле Гофф Жак

Брат Бонавешура, генерал ордена, сообщает, что монсеньер Людовик, король Франции, задал ему такой вопрос: не лучше ли человеку вообще не жить, чем испытывать вечные муки, например в аду? Он ответил: «Сир, этот вопрос имеет две стороны; во-первых, он предполагает постоянное оскорбление Бога, ибо Бог, справедливый судия, в противном случае не обрек бы на вечную кару; но, с другой стороны, он предполагает бесконечное страдание, и никто не должен добровольно пребывать в состоянии вечного оскорбления Бога. Следовательно, лучше совсем не жить, чем быть вечным врагом Бога». Боголюбивый и христианнейший король добавил, обращаясь к присутствующим: «Согласен с мнением брата Бонавентуры и уверяю вас, что я бы предпочел вообще не жить и уйти в небытие, чем вечно жить на земле и царствовать, как ныне, вечно оскорбляя моего Творца» [1434] .

1434

См.: Bougerol J. G. Saint Bonaventure et le roi Saint Louis…

И вот он наконец снова со святой книгой в руке, задает, как он любил, экспромтом, вопрос о религии (да какой!) одному из приближенных, в данном случае — Жуанвилю: «Сенешал, что есть Бог?» — «Сир, это нечто такое, прекраснее чего и быть не может». Мы знаем, что Людовик остался доволен ответом Жуанвиля [1435] .

Благочестие

и аскетизм

Людовик был учеником, твердо верившим в то, что читал в святых книгах, и тем наставлениям, которые слышал в церкви, и потому основой его благочестия, его любви к Богу было чувство греха и того, что этот грех может повлечь, отсюда — желание покаяния. Король испытывал почти физический страх перед смертным грехом — тем более сильный, что он был внушен ему не кем иным, а матерью. Вот еще один вопрос Жуанвилю: «Итак, я спрашиваю вас: что бы вы предпочли — быть прокаженным или совершить смертный грех?» — в ответ на который сенешал говорит: «Уж лучше бы совершить тридцать смертных грехов, чем быть прокаженным». Людовик Святой ответил не сразу, поскольку рядом были посторонние, но на другой день сказал: «Вы говорите как пустомеля (hatif musard), ибо, к вашему сведению, никакая проказа не сравнится со смертным грехом, так как душа, пребывающая в смертном грехе, подобна дьяволу» [1436] .

1435

Joinville. Vie de Saint Louis… P. 15.

1436

Joinville. Vie de Saint Louis… P. 15–17.

От угрозы смерти есть сильнодействующее средство. Отсюда эта «roideur de penitence», эта строгость покаяния, ставшая предметом 14-й главы «Жития» Гийома де Сен-Патю. Покаяние — это прежде всего отказ от удовольствий. Отсюда — воздержание за столом и в постели. Его исповедник Жоффруа де Болье свидетельствует о чистоте нравов и целомудрии Людовика в двух главах его биографии: пятой — «О чистоте и невинности его жития» и одиннадцатой — «О его целомудрии и воздержании в браке». Всем самым телесным и одновременно самым духовным епитимьям он предпочитал пост, дающий душе то, что при этом отнимается у тела. Его желание поста было настолько неутолимым, что, как пишет исповедник, пришлось запретить королю поститься по понедельникам, как ему того хотелось. «Он уступил своему окружению» [1437] .

1437

Geoffroy de Beaulieu. Vita… P. 10.

И это было не единственное пенитенциарное излишество, которое Людовик исполнял и которое его советники-монахи, испытывавшие и восхищение, и неловкость по отношению к такому мирянину, как король, человеку к тому же болезненному, но соблюдавшему монашеский аскетизм, не решались ему запретить. Самое большее, что они могли заставить его сделать, — это ограничить умерщвления плоти. То же касалось самобичевания и власяницы.

Эпоха Людовика Святого — время великих пенитенциарных потрясений. По христианскому миру время от времени прокатывались «эпидемии» коллективных и публичных самобичеваний. Так было в 1260 году, когда милленаристы-иоахимиты ожидали конца света [1438] . Людовик Святой более скрытен. Его самобичевание — личная епитимья. После каждой исповеди он брал из рук своего исповедника бич, изготовленный из пяти железных цепочек, который умещался на дне небольшой коробочки слоновой кости. Эту коробочку он всегда незаметно носил на поясе как кошелек. Другие бичи он дарил своим детям и близким друзьям, чтобы подвигнуть их на покаяние. Сила ударов зависела от темперамента его исповедников. Жоффруа де Болье знал одного, который бил с такой силой, что поранил нежную кожу короля. Если такой исповедник (а на самом деле Жоффруа говорил о себе) пытался пощадить короля, тот требовал, чтобы его били сильнее, и давал понять, когда сила ударов его устраивала [1439] .

1438

Manselli R. L’anno 1260 fu anno gioachimitico? // Il movimento del disciplinati nel settimo centenario del suo inizio…

1439

Geoffroy de Beaulieu. Vita… P. 10.

Людовик хотел также носить власяницу на голом теле во время адвента, Великого поста и по пятницам. Его исповедник (Жоффруа де Болье) вынужден был не раз напоминать ему, что такая епитимья не для короля и что он должен заменить ее раздачей милостыни бедным, а главное — скорейшим отправлением правосудия. В конце концов Людовик внял этим увещаниям. Но во время Великого поста он все так же носил кусок власяницы в виде широкого пояса. По пятницам адвента и Великого поста он повелевал своему исповеднику подавать по 40 парижских су бедным, но без свидетелей. Церковь все чаще вводит замены для епитимьи. Людовик Святой включился в тот церковный подсчет духовной жизни [1440] , который подпитывался распространением денежного обращения и который в конце концов досчитался до выступления Лютера и начала Реформации [1441] . Это не значит, что такая епитимья легко давалась королю. На деле она стоила ему огромных усилий. Людовик обладал темпераментом и испытывал потребности плоти, был гурманом, любил жизнь, шутки и смех. Отсюда — его решение не смеяться по пятницам и вообще подавлять в себе смех: «Святой король всячески воздерживался от смеха по пятницам, а если вдруг засмеется, то тут же и прекратит» [1442] .

1440

О чистилище см.: Chiffoleau J. La Comptabilite de lаudela: Les hommes, la mort et la religion d’Avignon a la fin du Moyen Age. Roma, 1980.

1441

Одним из главных пунктов расхождения между сторонниками Реформации и Католической Церковью и причиной выступления Мартина Лютера было учение об индульгенциях. Суть его в следующем. По учению Католической Церкви, существует так называемая «сокровищница Церкви» (thesaurus ecclesiae) — некая сумма благодати, образовавшаяся за счет «сверхдолжных заслуг»: Христос, святые, вообще многие добродетельные люди совершили добрых дел более, нежели это необходимо для спасения (Христос вообще безгрешен), и все «излишки» поступают в указанную «сокровищницу». Именно оттуда Церковь черпает благодать, необходимую для искупления грехов (кроме смертных) человека, в этих грехах раскаивающегося. Еще с раннего Средневековья, под влиянием казуистики римского права (многие его положения вошли в право каноническое) и варварских судебников распространяется мнение о том, что для искупления каждого конкретного греха требуется

строго отмеренное количество благодати, которое можно и нужно исчислить. Переданное Церковью грешнику количество благодати требуется возместить, то есть грешник «в счет погашения долга» обязан свершить определенное, опять же строго отмеренное, количество добрых дел: дополнительный пост, четко фиксированное число молитв, иные аскетические упражнения, паломничество, милостыню, дары Церкви и т. п. Эти добрые дела различны для различных грехов и могут заменять друг друга (например, вместо поста или паломничества выкуп пленного или вклад в монастырь). В ряде случаев (особенно с XII в.) эти дела могут свершать близкие грешника, если он умер и не может свершить их сам, — тогда душа его не задержится надолго в чистилище. Милостыня могла пониматься как единовременный денежный взнос в пользу Церкви. С развитием денежного хозяйства эти денежные взносы все более вытесняли иные формы покаяния (но никогда полностью). С ХIII в. распространяется обычай выдачи письменных свидетельств об отпущении грехов — индульгенций (от лат. indulgentia — «прощение», «отпущение грехов»), причем эти свидетельства могли выдаваться, как бы мы сказали сейчас, «на предъявителя», то есть допускалась индульгенция не конкретному лицу, а любому, приобретшему ее. Право выдачи таких индульгенций (именно такие свидетельства «на предъявителя» и стали называться индульгенциями в техническом смысле) с XIV в. принадлежало исключительно Папам и их уполномоченным. Приобретение индульгенции за определенную фиксированную плату освобождало от определенного же греха (формально требовалось также внутреннее раскаяние, но на это мало обращали внимания). Индульгенция могла покупаться и «авансом», в качестве своеобразной «предоплаты», то есть еще до совершения греха. В условиях складывающейся рыночной экономики индульгенции начинают играть роль ценных бумаг: их дарят, завещают, закладывают и т. п. Подобная практика вызывала возмущение у людей с чуткой совестью, воспринималась как торговля благодатью, как святотатство. Однако четкие теологические возражения против такой практики выдвинул только Лютер в своих «95 тезисах» в 1517 г. (поэтому этот год и считается началом Реформации). По его учению, индульгенции не только и не столько безнравственны, сколько бесполезны. Человек искуплен раз и навсегда Крестной смертью Христа в акте бескорыстной любви Господа к людям. Никаких «сверхдолжных заслуг» попросту не существует. Человек спасается только верой, все добрые дела — аскетические подвиги, заказные мессы, паломничества, милостыня, дары Церкви, а значит, и индульгенции — бессмысленны.

1442

Guillaume de Saint-Pathus. Vie de Saint Louis… P. 123.

Не следует сводить благочестие Людовика Святого только к жестам. Его биографы то и дело говорят, что он постоянно прислушивался к своей совести и каким совестливым человеком он был [1443] . В 15-й главе Гийома де Сен-Патю читаем об этой «красоте совести»: «…если чистая совесть более всех душевных ценностей услаждает взор Божий, то блаженный король Людовик Святой обладал столь великой чистотой, что мог усладить взоры Божии» [1444] .

1443

Даже Мэтью Пэрис (Mathew Paris. Chronica majora… T. IV. P. 646) признавал это в связи с проблемой, впрочем, особенно его затрагивавшей, — проблемой прав англичан и французов на Нормандию: «Но так как чистая совесть монсеньера короля Франции не была удовлетворена такими аргументами, то этот спорный вопрос был предоставлен решению епископов Нормандии».

1444

Guillaume de Saint-Pathus. Vie de Saint Louis… P. 123.

Зато Людовик Святой приходил в отчаяние оттого, что в благодати слез, означавшей, что Бог внял покаянию грешника, выражению раскаяния в традиционной духовности, на которой лежала монашеская печать, ему было отказано — именно «отказ Людовику Святому в благодати слез» особенно поразил Мишле, читавшего биографов ХIII века. Но «если Господь порой посылал ему несколько слезинок во время молитвы и ему сладостно было ощущать, как они струятся по его щекам ко рту, он с трепетом глотал их, ощущая их не только сердцем, но и на вкус» [1445] . В своем благочестии Людовик Святой испытывал потребность в таких физических радостях, особенно если они исходили из самого его существа.

1445

Geoffroy de Beaulieu. Vita… P. 14.

Совесть

Таким образом, благочестие Людовика Святого находится на грани двух типов духовности: первая, традиционная, монашеская, проявляется в раскаянии и слезах, вторая связана с новым понятием греха, осуждаемого в зависимости от намерений грешника и сосредоточенного на совести и испытании совести. То, что Людовику Святому было отказано в слезах, — это, безусловно, связано с личной чувствительностью, но к этому причастны духовные изменения. Совесть как бы осушала слезы.

Совесть являлась основой многих добродетелей Людовика Святого: прежде всего смирения, которое было его главной добродетелью в духе францисканцев, и мы видели немало ее проявлений, — и, что удивительно, их не найти у иных людей Церкви. Так, например, после встречи с Иннокентием IV в Клюни в 1246 году, когда королю не удалось убедить понтифика помириться с Фридрихом II и восстановить единство христианского мира в преддверии крестового похода.

Когда сеньор Папа спесиво и надменно ответил отказом, монсеньер король Франции разгневался и вознегодовал оттого, что не смог найти ни малейшего признака смирения у того, кто величался рабом рабов Божиих [1446] .

1446

Mathew Paris. Chronica majora… T. IV. P. 524.

Далее, терпение — основная добродетель этого короля-человека, вечно обращенного к Христу-человеку, он — страждущий король, который чувствует себя Иисусом и желает видеть в себе образ страждущего Иисуса, Христа Страстей [1447] . Его биографы и агиографы непомерно преувеличивали эту добродетель терпения [1448] . Так послушаем свидетельство более независимого хрониста, англичанина Мэтью Пэриса: «Христианнейший король Франции пребывал в Акре, безропотно перенося это несчастье» [1449] . И в дружеской беседе с королем Англии Людовик признается ему: «Я более радуюсь тому, что Господь ниспосылает терпение, чем если бы мне стал подвластен весь мир».

1447

См. гл. «Король страждущий, король-Христос» наст. изд.

1448

Это тема 13-й главы Гийома де Сен-Патю «О силе его терпения».

1449

Mathew Paris. Chronica majora… T. V. P. 203.