Лютер. Книга 1. Начало

Кросс Нил

— Насчет собаки не волнуйтесь, — успокаивает он. — Это славный парняга, правда, Лу? А, парень?

— Вы не возражаете? — подает голос Лютер.

Биксби не возражает. Лютер опускается на колено и подзывает к себе собаку, слегка причмокивая и прищелкивая пальцами. Лу подходит к нему, добродушно переваливаясь. Лютер похлопывает его по костистой крепкой голове, что-то негромко бормоча при этом.

— Славный пес, — говорит он Биксби.

— А вы, я смотрю, собачник?

— Чем больше узнаешь людей, тем больше нравятся собаки, —

отвечает, выпрямляясь, Лютер. — У вашего Лу на боках шрамы. Он с кем-то грызется?

— Было дело, и не раз, — признает Биксби. — Его в свое время нашли возле Уолтемского леса. Знатоки говорят, его использовали как живца.

— Живца? — переспрашивает Хоуи.

— Живцы — это старые псы, не способные уже стервенеть, — поясняет Лютер. — Их сажают на цепь и дают другим собакам практиковаться на них.

Хоуи смотрит на эту широкую треугольную голову, на глаза-бусины и невероятно мускулистую грудь. Свесивший — из угла пасти жаркий лоскут языка, пес вызывает у нее жалость.

— Все-таки ничего, если мы зайдем? — снова интересуется Лютер. — Он ведь нас не покусает?

Биксби, покачивая головой, отступает в сторону.

— Да какой из него кусака — все зубы уже съел. Правда, парень?

И это действительно так: большинство зубов у пса отсутствует.

Лютер и Хоуи заходят в тесную, загроможденную квартиру. Цветастые занавески, ковер с психоделическими узорами, наверняка доставшийся от предыдущего хозяина. Потемневшее и засаленное кресло, на спинке которого наверняка когда-то обитала кружевная салфетка. В углу — толстый старомодный телевизор на шатком столике. Кругом — полным-полно вещиц на собачью тематику: собачки из фарфора, собачки из пластмассы…

Биксби усаживается, засунув длинные жилистые руки между костлявых коленей. Он снова осведомляется у своих гостей насчет цели их прибытия.

— В ходе расследования было упомянуто ваше имя, — говорит ему Лютер. — И мы бы с вами хотели на этот счет переговорить.

— Какого расследования?

— А вы как думаете?

— Не знаю. Потому и спрашиваю.

Лютер смотрит на беспокойные руки Биксби.

— Все-таки, мне кажется, вы о чем-то думаете, Стив. Сложно ведь ни о чем не думать.

— Я чист как стекло.

— Но ведь я же сказал вам: всплыло ваше имя.

— Тогда, значит, кто-то лжет вам. Поговорите с моим надзирателем, сходите к тому, у кого я на пробации. С психиатром пообщайтесь: ведь я и на консультации хожу, и в группу, и сам, тет-а-тет. За все мои прошлые дела я расплатился в полной мере и теперь держусь в стороне от рисковых ситуаций. Я в самом деле стараюсь.

— Стараетесь что?

— Стараюсь стать лучше.

— А такие, как вы, вообще могут стать лучше?

— А вы знаете, каково это, быть мной? Думаете, мне это нравится?

Его глаза исследуют сначала лицо Лютера, затем Хоуи. Но те не выражают ничего — ни осуждения, ни жалости.

— Я пил, — рассказывает Биксби. —

Пил чудовищно, чтобы смыть все это. Смотрел на фото той похищенной девчушки, а в голове было только одно: «Ага, теперь понятно, почему он ее заарканил. Она же милашка». Или, скажем, шел на семейные дни рождения, пел со всеми «хэппи безди», а сам думал только об одном: «Вот бы мне утащить вашу дочку и трахать, трахать ее!» Как, по-вашему, я должен себя чувствовать?

Хоуи рассматривает диски DVD, лежащие на полке: «Высшая передача», Беар Гриллс, «Матрица»…

— Не знаю, — отвечает Лютер.

— А я вам скажу — ощущение кромешной ненависти к себе и желание сдохнуть.

— Тем не менее вы здесь. И не сдохли.

Биксби смотрит на Лютера так, словно получил пощечину.

— Да пошли вы, — огрызается он. — Понятно? — Он хрустит узловатыми пальцами. — Вы когда-нибудь пытались быть тем, кем на самом деле не являетесь? Вы ненавидите всю эту круговерть мыслей в своей башке, а они все лезут и лезут, все кружат и стучат, что твой гребаный поезд, и нет от них избавления…

— Все это, Стив, мне известно досконально. Но совсем не обязательно воплощать эти мысли в действии, правильно я говорю?

— Я ничего не делал, — лезет в бутылку Биксби. — Я никогда ни одного ребенка пальцем не тронул. Ни разу. Вот вы гей или натурал?

— Натурал, если это имеет для вас какое-то значение.

— Тогда вы могли бы представить себе, каково это — никогда не притрагиваться к женщинам? Тянуться к ним, вожделеть их чуть ли не с десяти-двенадцати лет, каждый день их видеть, таких красивых и сексуальных, и никогда — вы слышите? — ни-ког-да не прикасаться к ним даже пальцем, я уж не говорю о том, чтобы заниматься с ними любовью. То есть вообще никак. И умереть девственником. Знать, что ваше самое нежное прикосновение погубит их.

— Нет, — отвечает Лютер, — такого я представить не могу. Но опять же, я не могу представить себе и торговлю детской порнографией.

— Ах вот вы о чем. Да, это со мной было.

— Выходит так, что вы вредили детям опосредованно. А вам никогда не приходило в голову, что детишки на тех снимках не попали бы в сети порока, если б не существовало на рынке людей вроде вас, стоящих в очереди на покупку этих самых картинок?

— Мне думается, люди, делавшие те снимки, хорошенько все взвешивали, прежде чем заниматься их продажей, — аргументирует Биксби.

— Установлено, — напоминает Лютер, — что вы заправляли сетью. К вам стекались разные люди. Вы их связывали с другими людьми — причем людьми с довольно специфическими интересами.

— Все это уже позади.

— Я знаю. Между тем мы ищем человека, который, вероятно, приходил и обращался к вам. Понятно, дело было не вчера.

— Когда же именно?

— Не знаю. Но это был человек с достаточно пикантными запросами.

— Запросы у них у всех на редкость пикантные. Это их проклятие.