Лютер. Книга 1. Начало
Шрифт:
Какое-то время Кидман и Тонга молча смотрят на него. Кидман мерзко склабится, у Тонги лицо помрачнее. А впрочем, оно у него всегда такое.
Затем Тонга смотрит на часы и кивает: пора. Оба вразвалку шагают прочь.
Зои уходит с работы, едва только появляется возможность. В стеклянной кабине лифта она опускается на уровень первого этажа и выходит наружу, на ходу стягивая поясом пальто.
Поворачивает направо, затем налево. Там, у изгиба узкой дорожки, дожидается автомобиль Марка, усталого
Она ныряет на соседнее сиденье, вдыхая запах старого винила, кожи и сигарет (раздавленными окурками которых, кстати, полна пепельница). Они едут к Марку, в большой, с двойным фронтоном эдвардианский особняк в Камбервелле. Там они зажигают свечи и усаживаются за кухонный стол в переделанном подвальном помещении. Старинный стол весь в царапинах, что его, однако, нисколько не портит. Марк наливает по бокалу вина, после чего сосредотачивается на сворачивании косячка.
— Что же мне делать? — потягивая вино, спрашивает Зои.
— А что ты надумала?
— Да вот не знаю.
— Я мог бы тебя отвезти. Туда, в полицейский участок.
— Если он не отвечает на телефон, то это потому, что не хочет разговаривать. — Примерно полминуты у Зои уходит на тщательное раскладывание и разглаживание лоскутков сигаретной бумаги. — Так оно наверняка и есть. Ведь так? Конечно так. Когда все в порядке, оно и идет гладко. А когда все встает на дыбы, он просто срывается и исчезает. Понятно, когда вокруг такая буча, он бы, наверное, уже захотел, чтобы я была рядом.
— Может, он просто не хочет тебя тревожить.
— У меня и так тревог выше крыши. Я за него боюсь. И уже порядком утомилась это делать. В общем, не знаю. — Она удивленно смотрит на обрывки бумаги, будто видит их впервые.
— Все развивается настолько стремительно, — говорит Марк. — Я имею в виду то, что ему приходится сейчас разгребать.
— Теперь ты его защищаешь?
— Да боже упаси. Но и размазывать его мне, знаешь, не с руки. Я испытываю к нему уважение. И сочувствие, если хочешь. Я видел, как он сегодня горевал по тому мертвому ребенку. А я тут шашни кручу с его женой.
— Каков нахал, — с дерзкой игривостью улыбается Зои. Свой бокал она двигает по столешнице, как планшетку по спиритической доске. О чем-то думает, прикусив губу. Затем говорит: — Можно, я тебе кое-что скажу?
— Да что угодно.
— Худшее из признаний. Очень неприглядное.
— Ты что-то такое вытворяла?
— Да нет, ничего я не вытворяла. Всю свою жизнь была образцовой девочкой.
Марк на это ничего не говорит — в отличие от многих мужчин, которые в этой двусмысленности наверняка углядели бы сексуальную подоплеку. Почесывая короткую бороду, он лишь на какое-то время ухватывает ее взгляд, одновременно прикуривая самокрутку.
— У тебя не бывает, — спрашивает Зои, — что ты вот так лежишь в три часа ночи, а в голове кружатся и кружатся мысли, уже за
— Да это у всех бывает.
Он несколько раз затягивается косячком, после чего предлагает его Зои. Та секунду-другую колеблется.
— Иногда в мыслях я чуть ли не желаю, чтобы он умер, — неловко признается она. — Лежу в постели и фантазирую, представляю, что он на самом деле умирает. От этого как будто… легче, что ли. Намного. Вроде как решение всех проблем. Джона можно оплакать, поскорбеть по нему, и все, ты свободна, и никакой ненависти к себе. И все скорбят вместе со мной, сочувствуют, вместо того чтобы считать меня конченой сукой.
Она затягивается, задерживает дыхание, а потом выпускает дым тонкой струйкой. Возвращает самокрутку Марку.
— Ну, давай начнем с того, что сукой ты от таких мыслей не становишься, — рассуждает он. — Просто это фантазия избавления. Что-то подобное бывает у всех. Взять хотя бы жен смертельно больных пациентов. Они же от этого не становятся хуже. Просто это позволяет как-то уживаться с гнетом реальности.
Какое-то время они молча курят. Огоньки свеч трепещут, отбрасывая на стены чуткие, подвижные тени.
— Я от него ухожу, — подытоживает Зои. — Мне это все вот уже где. Ухожу, и точка.
— Ну и славно, — говорит Марк, потягиваясь и беря ее за руку.
Докурив косячок, они вместе поднимаются наверх.
Глава 15
Василе Сава, торговец детьми, снимает квартиру в одном из полуподвалов Майда-Вэйла.
По бетонным ступенькам Хоуи с Лютером спускаются к входной двери квартиры, попутно оглядывая зарешеченные окна. Хоуи стучит в дверь. У нее это хорошо получается — строго, по-полицейски.
Семнадцать тридцать пять. Они ждут. В семнадцать тридцать восемь Хоуи стучится снова.
Наконец дверь открывает хозяин — босой, в ношеной рубахе и потертых «левайсах». Накачан Сава не хуже надувного батута; брутальный квадратный «ежик» смазан гелем. По виду ему как раз подошло бы ставить на колени нацменьшинства, расстреливать их в основание черепа, а трупы сваливать в канаву Между тем, если верить официальным данным, он является владельцем фирмы мини-такси «Прима».
Лютер и Хоуи предъявляют беджи, спрашивают разрешения войти для разговора. Обмен любезностями длится около минуты:
— А насчет чего, собственно?
— Да так, надо бы задать вам несколько вопросов.
После этого Сава косым кивком указывает: следуйте, дескать, за мной.
Обустроился этот человек вполне себе ничего: добротная, правда слегка мрачноватая, квартира, обитая темными панелями под дерево; турецкие ковры. На одной из стен — сорокашестидюймовый плоский экран. Воздух в просторной, совмещенной с кухней гостиной несколько спертый, со специфическим запахом. Вдоль самой длинной стены тянется ряд объемистых стеклянных террариумов.