Лютер. Книга 1. Начало

Кросс Нил

Лютер хватается за руль; в голове плывет.

— И этому свидетелю не пришло в голову выйти и попробовать вмешаться?

— Это был не он, а она. И ей шестьдесят пять лет.

— У них там что, по всему кварталу только одинокие старушки обитают?

— Нет.

— Что с этим сыном?

— Жив. Как раз сейчас его везут в хирургию на «скорой».

— Жить будет?

— Последних данных у меня нет. Тут пока неразбериха. Коллегии присяжных сейчас уж точно не доискаться.

— И я никак не смогу его допросить?

— Нет, во всяком

случае, пока.

— Документы какие-нибудь есть?

— При нем ничего. Бумажник, там немного наличности, проплаченная кредитка.

— Проплаченная где?

— Сейчас вникаем.

— Хотя что толку, — вздыхает он, — все равно не отследить. Они сейчас осторожные стали. Эти карточки можно купить за кэш где угодно. Или еще лучше: даешь на лапу какому-нибудь охламону, а он за тебя идет и покупает. ДНК у него взяли?

— Сейчас берут в срочном порядке.

Лютер опускает стекло, нахлобучивает на крышу машины магнитную мигалку. Выставляет навигатор и, никем не замеченный, разворачивается на Филдвэй-Кресент. Никем не замеченный, кроме Мартина Шенка, который поворачивается в его сторону и, сделав козырьком руку, щурится через темноту парка. Когда между ним и Шенком образуется достаточное расстояние, Лютер включает аварийные огни и запускает сирену. Под их тревожный аккомпанемент он едет до самого Чизвика.

Из клоунов на цирковую арену он прибывает последним. Предъявляет жетон констеблю оцепления, подныривает под полосатую ленту и оказывается под резкими огнями, придающими ночи оттенок внезапного безвременья. Судя по виду присутствующих, здесь нет никого, кто спал бы в последнюю неделю.

Теллер ему ничего не говорит, просто кивает. Лютер прячет руки в карманы пальто. На секунду приходит в голову мысль о жене: как она там?

Он переступает через порог, заходит в прихожую и… вот оно.

Команда криминалистов уже на месте — мужчины и женщины в комбинезонах, масках и синих бахилах. При них камеры, рулетки, мешочки для вещдоков. Прежде чем взгляду Лютера предстают тела убитых, он видит перевернутую мебель, кровь на стенах. И слово.

Лютер смотрит на него, смотрит на эту корявую надпись, сделанную густой, как масляная краска, кровью.

Лютер оглядывается на Роуз Теллер. В ее глазах читается жалость, и это его пугает, потому что это реакция на выражение его лица. Выбираясь из дома, он чувствует, что все взгляды устремлены на него.

Ветер снаружи недостаточно холоден. Вот бы сейчас нырнуть в ледяную воду, вдохнуть и задержать дыхание до тех пор, пока не заломит череп.

Теллер берет его за локоть, кивает в сторону: отойдем.

Вдвоем они бредут куда-то во вневременье, останавливаясь там, где конец ночи мягко переходит в начало дня.

— Хочешь уйти? — спрашивает Роуз. — На передышку?

— Да, — кивает он, — хочу.

— Ну так считай, что ты уже ушел. — Она дает ему время осмыслить сказанное, после чего продолжает: — Но ты должен знать: если уходишь из дела, то на этом все; ты просто показываешь

людям, кто ты есть на самом деле. И неважно, что ты делал до этого или что будешь делать потом. В их глазах ты навсегда останешься копом, который позволил всему этому случиться, и свалил. Я знаю, это несправедливо. Более того, знаю, что твоей вины нет. Но тот мерзавец сказал, что сделает это, если ты не попросишь у него прощения. И хотя этого не произошло бы ни в коем случае, СМИ примутся раздувать совсем другую историю. А история эта — о тебе и о нем. Мы сделали, чтобы это были ты и он. Это наша вина. Но если ты сейчас сдашься — а я бы на твоем месте, черт меня подери, наверное, так и поступила, — ты сделаешься тем, за кого тебя все сочтут. Человеком, который допустил, чтобы все это случилось.

В небе стрекочут вертолеты. Их прожекторы метут улицы снопами пыльного света.

— В том… — После длительной паузы попытка сложить фразу не удается: подводит голос. Лютер густо прокашливается в кулак и начинает сызнова: — В том, что такого склада тип издевается над своими жертвами после их смерти, в общем, ничего удивительного нет. Мы всякое видали. Изувер-садист может оставить женщину с раздвинутыми ногами, между которыми что-нибудь воткнуто. Отсечь ей груди, изувечить лицо. Сбросить труп проститутки у знака «Свалка мусора запрещена». Но такого, честно говоря, я еще не видел.

Тот, кто назвался Питом Блэком, отрезал своим жертвам головы и поменял их местами. Голова сына скалилась с тела матери. Горничная красовалась в кресле со своей собственной головой на сгибе локтя.

— Как будто кто-то играет в игрушки, — размышляет вслух Лютер. — Как гаденький, на всех надутый дошколенок, который из вредности кромсает кукол своей сестренки. Головку Барби насаживает плюшевому мишке, мишкину башку пересаживает на пупсика.

Лютер вздрагивает. Интересно, не несет ли от него дымом? Вполне может быть.

— А кто, кстати, жертвы? — шаркая подошвами, спрашивает он.

— Стефани Далтон, Маркус Далтон, Дэниел Далтон, Габриела Маньоли. По нашей информации, люди с безупречной репутацией. Миссис Далтон — бизнес-леди, бывшая модель. Ее муж, архитектор, кстати медалист, преподавал, консультировал. Студенты его, судя по всему, любили. Сын симпатичный, хотел стать актером. Дочь…

— А что дочь? — осведомляется Лютер.

— «Что дочь, что дочь», — сварливо передразнивает, забываясь, Теллер. У нее у самой дочь ненамного старше пропавшей девочки. — Ей одиннадцать лет, что еще можно сказать?

— Вот то-то и оно, — замечает Лютер. — То-то и оно, что у них была безупречная репутация. А он за ними неусыпно следил, завидовал, ревновал. Негодовал. С какой это стати им столько всего далось? Семейное счастье, уют… Нормальность.

Лютер ощущает теплый прилив энергии; кровь как будто разогналась.

— Сын Пита Блэка, — говорит он, — этот Патрик. Сколько ему?

— Около двадцати.

— Отпечатки идентифицированы?

— Нет.