М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников

Сборник

него. Мартынов быстрыми шагами подошел к барьеру 12

и выстрелил. Лермонтов упал, как будто его скосило

на месте, не сделав движения ни взад, ни вперед, не

успев даже захватить больное место, как это обыкновен­

но делают люди раненые или ушибленные 13.

Мы подбежали. В правом боку дымилась рана,

в левом — сочилась кровь, пуля пробила сердце

и легкие.

Хотя признаки жизни уже видимо исчезли, но мы

решили позвать доктора.

По предварительному нашему

приглашению присутствовать при дуэли, доктора,

к которым мы обращались, все наотрез отказались.

Я поскакал верхом в Пятигорск, заезжал к двум госпо­

дам медикам, но получил такой же ответ, что на место

поединка по случаю дурной погоды (шел проливной

дождь) они ехать не могут, а приедут на квартиру, когда

привезут раненого.

Когда я возвратился, Лермонтов уже мертвый лежал

на том же месте, где упал; около него Столыпин,

Глебов и Трубецкой. Мартынов уехал прямо к комен­

данту объявить о дуэли.

Черная туча, медленно поднимавшаяся на горизонте,

разразилась страшной грозой, и перекаты грома пели

вечную память новопреставленному рабу Михаилу.

471

Столыпин и Глебов уехали в Пятигорск, чтобы

распорядиться перевозкой тела, а меня с Трубецким

оставили при убитом 14. Как теперь, помню странный

эпизод этого рокового вечера; наше сиденье в поле при

трупе Лермонтова продолжалось очень долго, потому

что извозчики, следуя примеру храбрости гг. докторов,

тоже отказались один за другим ехать для перевозки

тела убитого. Наступила ночь, ливень не прекращал­

ся... 15 Вдруг мы услышали дальний топот лошадей по

той же тропинке, где лежало тело, и, чтобы оттащить

его в сторону, хотели его приподнять; от этого движе­

ния, как обыкновенно случается, спертый воздух

выступил из груди, но с таким звуком, что нам пока­

залось, что это живой и болезный вздох, и мы

несколько минут были уверены, что Лермонтов еще жив.

Наконец, часов в одиннадцать ночи, явились

товарищи с извозчиком, наряженным, если не оши­

баюсь, от полиции. Покойника уложили на дроги, и мы

проводили его все вместе до общей нашей квартиры.

Вот и все, что я могу припомнить и рассказать об

этом происшествии, случившемся 15 июля 1841 года

и мною описываемом в июле 1871 года, ровно через

тридцать лет. Если в подробностях вкрались ошибки,

то я прошу единственного оставшегося в живых сви­

детеля Н. С. Мартынова их исправить. Но за верность

общего очерка я ручаюсь.

Нужно ли затем возражать на некоторые журналь­

ные

статьи, придающие, для вящего прославления

Лермонтова, всему этому несчастному делу вид злона­

меренного, презренного убийства? Стоит ли опровергать

рассказы вроде того, какой приведен в статье «Всемир­

ного труда» (1870 года № 10), что будто бы Мартынов,

подойдя к барьеру, закричал: «Лермонтов! Стреляйся,

а не то убью», и проч., проч.; наконец, что должно

признать вызовом, слова ли Лермонтова «потребуй

у меня удовлетворения» или последовавшее затем

и почти вынужденное этими словами самое требование

от Мартынова.

Положа руку на сердце, всякий беспристрастный

свидетель должен признаться, что Лермонтов сам,

можно сказать, напросился на дуэль и поставил своего

противника в такое положение, что он не мог его не

вызвать 16.

Я, как свидетель дуэли и друг покойного поэта,

не смею судить так утвердительно, как посторонние

472

рассказчики и незнакомцы, и не считаю нужным ни для

славы Лермонтова, ни для назидания потомства обви­

нять кого-либо в преждевременной его смерти. Этот

печальный исход был почти неизбежен при строптивом,

беспокойном его нраве и при том непомерном самолю­

бии или преувеличенном чувстве чести (point d'honneur),

которое удерживало его от всякого шага к примирению.

НЕСКОЛЬКО СЛОВ В ОПРАВДАНИЕ

ЛЕРМОНТОВА ОТ НАРЕКАНИЙ Г. МАРКЕВИЧА

В одном из последних номеров журнала «Русский

вестник» мы прочли в повести г. Маркевича «Две

маски» 1 следующую невероятную фразу: «и Лермонтов,

скажу мимоходом, был прежде всего представитель

тогдашнего поколения гвардейской молодежи».Это

столько же верно, как если б мы написали, что Пушкин

был представитель придворной молодежи, потому что

носил камер-юнкерский мундир, как Лермонтов лейб-

гусарский. Так как из знакомых и друзей поэта я оста­

юсь едва ли не один из последних в живых и на меня

пал жребий быть свидетелем последних его дней

и смерти, то я считаю своим долгом восстановлять

истинное понятие о нем, когда оно нарушается такими

грубыми искажениями, как вышеприведенное заявление

г. Маркевича. Впрочем, может быть, что в тех видах,

в коих редактируется «Русский вестник», требуется

именно представить Лермонтова и Пушкина типами