Мадам Хаят
Шрифт:
— Нет… Не надо… Меня и там побьют.
— Побьют в больнице?
— Братец, ты не знаешь, нас везде бьют. Они нас везде бьют…
Мы привели Гюльсюм в ее комнату и положили на кровать. Кто-то принес мокрое полотенце, вытереть ей лицо, кто-то одеколоном обрабатывал раны. Комната заполнилась людьми. Я смотрел, стоя за порогом. Сильный запах мыла, выдающий жилище чрезмерно чистоплотного человека, пробивался сквозь едкий запах одиноких мужчин. Так как в маленькой комнате было не протолкнуться, я не мог разглядеть детали, заметил только небольшой лиловый молитвенный коврик у изножья кровати и множество туфель
В это время вошел Могамбо с горой поддельных сумок, которыми торговал в эти дни.
— Что случилось? — спросил он со своим африканским акцентом.
— Гюльсюм побили палками.
Могамбо растолкал всех своим большим телом, подошел к Гюльсюм и посмотрел ей в лицо. Гюльсюм дергала воротник своей блузки и говорила, не замечая, что твердит одни и те же слова, снова и снова: «Я не сделала им ничего дурного». Могамбо бросил свои сумки на пол и окинул взглядом людей в комнате:
— Вы идите, я поговорю с Гюльсюм…
Все беззвучно покинули комнату. Я увидел Могамбо, сидящего рядом с Гюльсюм. Мы закрыли дверь. Я пошел в свою комнату, все еще слыша рыдания Гюльсюм. Через некоторое время они прекратились… Наступила тишина. Я почти что выбежал из комнаты и спустился вниз.
Эмир и Поэт стояли на кухне и разговаривали. Тевхиде сидела на столе. Завидев меня, она спросила:
— Кто побил Гюльсюм?
— Не знаю, — ответил я.
— Почему ее били?
— Этого я тоже не знаю.
— Нас тоже будут бить?
Эмир тут же ринулся к дочери.
— Нет, Тевхиде, моя малышка, нас никто не побьет.
— Пойдем выпьем чего-нибудь, — сказал Поэт, — и перекусим. И расскажем Тевхиде, что никто не может побить нас.
Забегаловки начали пустеть. Мы вошли в одну из них и сели за столик. Поэт сказал старому официанту:
— Нам три ракы и содовую для барышни Тевхиде. Есть что перекусить?
Официант стал перечислять блюда, и Тевхиде услышала слово «отбивная». Взволнованная, она повернулась к отцу:
— Неужто отбивная есть?
Я увидел, как Эмир сглотнул и как проступила тонкая жилка у него под глазом.
— Сколько стоит отбивная? — спросил он у официанта.
— Шестьдесят четыре лиры.
Наступила тишина. Поэт улыбнулся и посмотрел на официанта:
— А сколько отбивных в порции?
— Три.
— А если вы принесете нам одну отбивную, а мы заплатим треть цены?
Тевхиде внимательно слушала разговор.
— Думаю, можно устроить, — сказал официант.
— Хорошо, тогда неси нам одну отбивную. И холодные помидоры с брынзой.
Когда официант ушел, Тевхиде посмотрела на отца:
— Он принесет отбивную?
— Принесет.
Улыбнувшись, Тевхиде сказала:
— Хорошо.
Официант принес ракы и содовую, поставил на стол тарелку с сыром и помидорами. Через некоторое время он принес блюдо с тремя отбивными
— Мы просили одну, — торопливо сказал Эмир.
— Две от нас, — сказал официант, — за третью заплатите.
Не дав Эмиру возможности ответить, Поэт сказал: «Спасибо». Когда официант ушел, он повернулся к Эмиру и произнес с насмешливой улыбкой:
— Бедняцкая солидарность, богатым господам не понять.
Тевхиде, держа в своих крохотных ручках столовые приборы, сосредоточенно принялась резать отбивную. Эмир слегка нахмурился.
— Ты не угостила людей. Не спросила, хотят ли они.
Тевхиде повернулась к нам:
— Вы хотите?
— Кушай, — сказал Поэт, — мы не хотим.
Тевхиде посмотрела на своего отца и сообщила:
— Они не хотят.
— Вежливые люди не сразу соглашаются.
— Эмир, что ты делаешь, — сказал я, — ей всего пять.
— Если она не научится сейчас, то когда?
— Не переживай, она всему научится, — сказал Поэт, затем погладил Тевхиде по голове и сказал: — Кушай, наслаждайся.
Он поднял свой стакан:
— За нищих.
Поэт был, наверное, на несколько лет старше любого из нас, но был гораздо старше своего возраста и не терял хладнокровия даже тогда, когда все в гостинице были взвинчены, успокаивая окружающих одним своим присутствием. Через две минуты после знакомства с ним создавалось ощущение, что этому человеку можно рассказать о самых насущных своих проблемах и попросить о помощи. По искреннему уважению, которое оказывали ему люди в нашем доме, было понятно, что он каждому так или иначе помог. У меня сложилось впечатление, что глубина его ума и жизни идеально совпадают. Он был не таким, как я, он был настоящей частью жизни, переплетен с нею и знал, что у каждой проблемы есть решение. Я завидовал ему.
Мы пробыли в таверне больше часа, и все это время Поэт высмеивал нас как «бедных джентльменов», рассказывал о нашем «классовом сознании», травил анекдоты, шутил и смешил Тевхиде. Мы оплатили счет вскладчину и выглядели как пьяные, хотя выпили очень мало. Эмир взял на руки засыпающую Тевхиде.
— Спокойной ночи, господа-товарищи, — с насмешливой улыбкой сказал на прощание Поэт, — привет от нищебродов.
В доме царила тишина. Было темно. Я пошел в свою комнату и уснул. Проснулся рано. Мне не хотелось пропускать лекцию мадам Нермин. Когда я пришел, урок уже начался, мадам Нермин расхаживала по аудитории и говорила:
— Критика — одна из важнейших областей литературы. Никогда не следует забывать, что критика принадлежит литературе и должна иметь такую же литературную ценность, как и произведение, которое она исследует, или быть достойной этого произведения.
Она осмотрела класс.
— Не знаю, появятся ли среди вас писатели, но парочка критиков найдется. Если среди вас есть идиоты, полагающие, что критиковать проще, чем писать, могу заранее предупредить: не лезьте. Хорошего критика найти труднее, чем хорошего писателя. Хороший критик — очень редкое существо. Делая рецензии, надо стремиться к уровню Буало, Сент-Бёва и Белинского, чьи тексты можно читать столетия спустя… Подобно Белинскому, читая «Бедных людей» Достоевского, вы должны обладать гениальной интуицией, чтобы понять, что этот первый роман автора — произведение гения, предвосхитившее «Братьев Карамазовых».