Магазин работает до наступления тьмы 2
Шрифт:
Однажды вечером, голодный и отчаявшийся, Славик решил заехать к маме. Не в гости, конечно, там наверняка дежурила полиция, да и отношения с мамой у него в последние годы были прохладные. Она все капала на мозги, чтобы он нашел нормальную работу и бросал уже свое блогерство — мама выговаривала это слово особенно четко, с презрительным напором, — и Лесю тоже бросал, потому что очевидно же, что девочка просто хочет устроиться в Москве, а Славика, хоть и безденежного, но с пропиской, использует как удобный трамплин для покорения дальнейших матримониальных высот. Каждую длительную телефонную нотацию мама заканчивала заверениями, что сын у нее один, она его любит и желает ему только добра. Иногда казалось, что в ее воображении существует
Нет, Славик не собирался пока сдаваться маме и полицейским. Он просто хотел взглянуть на дом, в котором провел детство, на дворовые тополя, из коры которых он выковыривал гусениц. Хотел убедиться, что в занавешенных кипенно-белым тюлем окнах по-прежнему горит свет, и вспомнить тот уютный жилой запах с нотками жареного лука и пыли, который в каждой квартире особый и свой. И Славик, конечно, был морально готов к некоторым изменениям в знакомом ландшафте, он уже, если можно так выразиться, привык к переменам. Но то, что он увидел, на несколько секунд лишило его дыхания, как футбольный мяч, когда-то угодивший ему в солнечное сплетение на дворовой спортплощадке, которой теперь не было в природе.
Маминого дома тоже больше не было. Испарился весь квартал вместе с остановкой, на которой Славик в жару и стужу смирно стоял со школьным рюкзаком за спиной, ожидая скрипучий желтомордый автобус-гармошку. Теперь здесь был парк с велодорожками, по которым чинно катались немногочисленные отдыхающие.
Всю дорогу обратно Славик резался на телефоне в игру «три в ряд», а когда аккумулятор наконец сел, перед глазами все равно стояло разноцветное геометрическое марево. На улице стемнело, а во двор за почтовым отделением Славик на этот раз зашел сам, чтобы справить нужду, — ему было уже совершенно плевать, что могут заметить и вообще некультурно. Судя по скрипу качелей во мраке, самодостаточный одинокий ребенок был на прежнем месте. И ведь отпускают его гулять в такое время, почти ночью, везет же человеку, делает, что хочет, подумал Славик и крикнул в шумящую листвой темноту:
— Я тоже так хочу!
***
Он все пытался отследить сам момент погружения в сон, но всякий раз соскальзывал в забытье раньше, чем успевал это заметить. Вот и сейчас Славик ворочался, поджимал под себя мерзнущие ноги, пару раз вставал и приплясывал на месте, чтобы согреться, уверенный, что не заснет и промается до рассвета, — а потом в какой-то момент обнаружил себя спорящим с Матильдой. Перебивая сам себя, он кричал — точнее, яростно шептал, в сновидениях он лишался нормального голоса, — что больше так не может, Матильда должна рассказать ему, что происходит, рассказать, как отсюда выбраться, здесь все по-другому, здесь нет даже мамы. Стоило упомянуть маму, как в воздухе поплыл аромат ее фирменного мяса с черносливом.
— Это параллельный мир? — захлебываясь голодной слюной, выпытывал Славик. — Параллельный мир, да?
— Нет, — ответила Матильда и указала на светящееся жемчужно-белое яйцо.
Яйцо подскочило на подставке в последний раз, скорлупа начала трескаться. Что-то бесформенное билось и ревело под ней, и Славик чувствовал, что оно не должно попасть сюда — просто потому, что после этого ничего не будет по-прежнему, мироздание либо прекратит существовать, либо изменится навсегда. Но эта возможность кардинальной и необратимой перемены всего так манила подойти, протянуть руку, помочь выбраться из-под скорлупы…
— Двери в духовный мир открыты, и боги придут нам на помощь, — прошептал Славик чьи-то чужие слова.
— Ну, не то чтобы на помощь, — буднично заметила Матильда.
И
— Мир тот же, — сказала Матильда, постучав ногтем по скорлупе. — Осколок другой. Другой слой. Понял?
Как же меня достала вся эта… ересь, вот подходящее слово, как меня достала вся эта ересь, подумал Славик. Сидеть бы сейчас на качелях за почтовым отделением и качаться в свое удовольствие. Сердце ухает куда-то в живот и снова подскакивает, вверх, вниз и снова вверх, под визгливый скрип, в любое время дня и ночи. Сквозь растрескавшуюся скорлупу, сквозь лицо Матильды проступили контуры качелей с сидящей на них фигуркой, и Славик, покачиваясь из стороны в сторону, заныл тихо и гнусаво, как тоскливую народную песню:
— Крыла-а-атые качели…
— А это еще что? — оживилась Матильда.
Немного удивленный Славик рассказал ей об упорном ребенке на качелях. И чем подробнее он рассказывал, тем отчетливее понимал, что это же странность, вопиющая странность. Ни разу, даже ночью, даже во время грозы, качели не оказывались пустыми, ребенок там всегда сидел один и тот же, в одной и той же одежде, причем непонятно было, мальчик это или девочка, но Славик об этом даже ни разу не задумался. Самодостаточное дитя и в воспоминаниях буквально отталкивало от себя его мысли, юрким зверьком ускользало от внимания и сливалось с окружающей местностью.
Славик гордо заулыбался, он чувствовал себя так, словно, уже собравшись возвращаться домой, в последний момент нашел в лесу нетронутую земляничную поляну или джинсы по росту и с хорошей скидкой в магазине.
— Это не странность, — огорошила его Матильда и впервые за долгое время улыбнулась. — Все даже лучше. Это вывеска.
Проснувшись, Славик принялся ждать. Ему очень хотелось немедленно растормошить Матильду, но он опасался ее гнева. Поэтому он вел себя как послушный ребенок, ожидающий в выходной день пробуждения мамы: поел, поиграл и, наконец, отправился на прогулку. Дошел до почтового отделения, но во дворы заглядывать побоялся: вдруг на качелях никого не будет и выяснится, что он ошибся.
Когда он вернулся, Матильда сидела на полу и приводила себя в порядок, глядя в осколок зеркала. На мгновение Славику показалось, что она умывается по-кошачьи, но Матильда просто приглаживала волосы ладонью.
— Вытри нос, — сказала она, взглянув на Славика с неодобрением. — Мы идем в гости.
— Куда?
— Неважно. Главное — молчи и делай, что я скажу. Понял?
— Но…
— Жить хочешь?
— Понял.
***
В почтовом отделении было душно и пахло почему-то прелой картошкой. Славик остался стоять на пороге, уверенный, что они ошиблись дверью, — в конце концов, в этом большом старом здании были и другие заведения, например контора нотариуса и шашлычная. А Матильда ввинтилась в толпу и пробилась к окошку, за которым сидела служащая с почтовой маркой на оттопыренном мизинце и укоризненно смотрела поверх отделанной стразами лиловой маски в монитор компьютера. Отодвинув заполнявшего бланк юношу, Матильда сунула в окошко голову.