Магия и кровь
Шрифт:
У нас совсем разные отношения с родными, но кое-что общее все-таки есть. Мы оба чувствуем, что на нас давят, когда нужно сделать выбор. Логично, что его семья хочет, чтобы он вернулся домой, а моя — чтобы я убила его ради спасения Иден и нашей магии. Но логика не делает эти требования справедливыми.
Пока мы ждем, я решаю, что надо сделать кое-что лично для меня. Сегодня, в эти минуты, которые мы с Люком можем провести вдвоем, в минуты, не омраченные подозрениями насчет Джастина и попытками узнать что-то о тете Элейн, я не буду думать
Сегодня — для разнообразия, чтоб меня хакнуло! — я побуду девочкой, гуляющей с мальчиком, который ей, может быть, немножко нравится.
— Если бы ты хотела от меня чего-то, что бы это было? — с улыбкой спрашивает Люк.
— Просто живи, мне больше ничего не надо.
Я роняю эти слова, словно горячий хлеб из духовки, который обжигает руки и падает на пол, прежде чем я успеваю поставить его остужаться.
Но ведь это правда. Я хочу, чтобы он и дальше работал в «Ньюгене» и делал там фантастические открытия. Чтобы он и дальше придумывал эскизы для татуировок. Чтобы — предки мне в помощь! — ел нормальную еду не раз в день, а чаще.
И я хочу в этом участвовать.
— Девяносто четыре! — кричит продавщица.
Люк берет наш заказ и отдает мне мой пакет. Мы находим свободный столик для пикника в тени и садимся поесть, глядя, как тянутся мимо по променаду богатеи из Песков — полтора ребенка и собака на семью. Я думала, Люк сядет напротив меня, но он устраивается рядом.
— Вкуснотища! — Я облизываю соус с пальцев.
Люк ухмыляется:
— А я что говорил? Мое мнение самое авторитетное. Обо всем.
— Да ладно!
— Научно доказано. Это у меня в генах. — Он проглатывает кусок буррито и продолжает, водя пальцем по краю бумажной тарелки: — Кстати, извини за то, как я обошелся с тобой и с Кейс тогда на собрании. Даже если я и считал, что вы зря тратите мое время, это все равно не оправдывает меня.
— Прощаю. Честно. — Я киваю. — Почему ты об этом заговорил?
— Вспомнил твое первое сообщение. Ты сразу попросила прощения за то, за что вообще не должна была извиняться. Такой у тебя характер. Я тогда подумал, что невредно и самому постараться вести себя так же. — Взгляд у него искренний до беззащитности.
— Ты говоришь это не для того, чтобы я поставила тебе пять звезд?
Люк расплывается в улыбке:
— Это был бы приятный бонус.
Меня охватывает невольная гордость. Он улыбается благодаря мне. Я всегда думала, что влюбиться — это очень сильное впечатление, словно ожог, когда прикасаешься к горячей кастрюле. А на самом деле Люк действует на мое сердце, будто отлично приготовленный острый соус на язык: сначала вроде бы и ничего, потом постепенно становится теплее, а потом — мощная встряска, от которой перехватывает горло.
Я понимаю, что еще не влюблена, но, похоже, балансирую на грани. Краска приливает к щекам, и я улыбаюсь в ответ неведомо на что. Ничего же не происходит, предков ради: я
А Люк тем временем облизывает губы и спрашивает:
— Я случайно не перемазался соусом?
— Нет! — Я смеюсь. — Твоя идеальная физиономия идеальна, как всегда.
Люк смущенно потирает шею и сосредоточенно склоняется над тарелкой. А после завтрака мы остаемся еще немного посидеть на скамейке и посмотреть на прохожих.
Не то чтобы мы в первый раз сидим рядышком и молчим, но сейчас это молчание весомо, словно фруктовый торт, который печет Эйприл-Мэй, — до того нашпигованный всякой всячиной, что его и электропилой не распилишь.
Люк мне нравится.
Не может-быть-немножко-нравится, а нравится — и все тут.
До чего же странно говорить это даже мысленно — и одновременно меня так и подмывает выпалить эти слова. Пусть Люк все узнает. Я громко глотаю — даже уши закладывает.
— Ты чего? — спрашивает Люк. Я отмахиваюсь, а он неловко дергает головой, типа кивает. И смотрит снизу вверх на дерево, под которым мы сидим:
— Кажется, листья с него не падают.
Я тоже смотрю.
— Да нет, это осенью бывает, а сейчас вроде лето.
Тогда Люк говорит:
— Джастин учил меня, что, когда хочешь поцеловать девочку, надо сказать, что у нее листик застрял в волосах, и тогда будет предлог придвинуться поближе.
Я тут же перестаю смотреть на дерево и таращусь на него. Он таращится в ответ. Вид у него такой, словно он буравит взглядом мою щеку, а в глазах паника. Рот у меня наполняется слюной, я поскорее проглатываю ее.
— Уверена, в них что-то да застряло. У меня много волос. Надо проверить. Хорошая мысль.
Голос у меня срывается на писк, но Люку, кажется, все равно.
Он пододвигается ко мне на скамейке, протягивает руку, слегка приминает мне кудри — и вот он уже так близко, что я зажмуриваюсь от предвкушения. Коленки у меня дрожат, мышцы живота сжались до боли.
Наконец Люк прижимает губы к моим губам. Мы двигаемся медленно-медленно — не от напряжения, а от неопытности. У нас с Люком это впервые, вот мы и ищем свой ритм. От этой новизны по всему телу пробегает волна восторга — так бывает, когда я что-нибудь готовлю в первый раз, и тогда первый кусочек дарит наслаждение, ведь ты убеждаешься, что получилось то что надо. Такое же ощущение, как выяснилось, возникает, когда мои губы прикасаются к губам Люка. Безо всякого рецепта.
Наконец поцелуй заканчивается и мы сидим, прижавшись друг к другу лбами.
— Нашел листик? — чуть запыхавшись, спрашиваю я.
— Что?
Я прыскаю со смеху, зажимаю ладонями рот, сообразив, что хохочу Люку прямо в лицо, но он тоже смеется. Мы оба так гогочем, что прохожие оборачиваются.
— Надо же, — говорю я, — у тебя запрет на объятия, а целоваться ты согласен.
— Это другое! — возмущается Люк. — В объятиях можно задушить. Буквально ловишь кого-то руками и держишь!