Магия мечтает

Эндрюс Илона

Размышляя, я постукивала пальцем по странице. Нэкомата был японским монстром. Август был наполовину японцем, наполовину белым по рождению, но американцем по культуре. Он не умел читать кандзи, а его японский был ужасен. В Атланте находилась большая японская диаспора, с собственной школой и магазинами, местом, где американские обычаи были не в ходу. Август навещал там свою семью, но он никогда не понимал разницу во взглядах — «Нас» и «Их», и, будучи полукровкой, на него смотрели свысока. Несколько месяцев назад он сказал мне, что один из его двоюродных братьев —

гей. Август пошел забрать тринадцатилетнего мальчика из японской школы, чтобы отвезти его на семейное собрание, и он видел, как парень сидел на коленях у своего друга после перемены. Мне пришлось объяснить, что это вопрос культуры, и ничего не говорит о сексуальной ориентации его кузена, но это просто не укладывалось в его точку зрения «человека с Юга». Он тоже не до конца мне поверил и добавил, что, если кто-нибудь когда-нибудь тронет его кузена, он переломает ему ноги.

Магия, как правило, зависела от национальности и местности. Люди создавали магию, а их суеверия и верования направляли ее. Если достаточное количество людей верило в существование определенного существа и, что еще хуже, принимало меры предосторожности против него, в конце концов магия рождала его. Если у вас была территория, плотно заселенная ирландцами, вы получали Баньши. Если у вас были вьетнамские поселенцы, то рано или поздно Ма Дои — голодные духи — бродили бы по улицам. И если у вас на руках японская община, вы получаете екаев — демонических существ.

Следы на коже Роджера сильно беспокоили меня. Либо верхний слой его кожи превратился в пыль, либо его щедро припудрили чем-то. Ни одно существо, о котором я могла подумать, не поступило бы так с телом.

Из четырех человек в офисе, Август, вероятнее всего, вступит в контакт с Японской мистикой. Нам нужно отследить его перемещения.

Я листала страницы. Записи становились более короткими и беспорядочными. В субботу некоторые из них будто бы обрывались, как если бы автор просто остановился посреди предложения. В воскресенье записей не было вовсе. В понедельник единственная запись, сделанная аккуратным почерком, Мишель гласила: «Не могу бодрствовать. Помоги..м..»

Вот блин. Блин, блин, блин.

— Нам нужно поехать к Августу домой и выяснить, почему его не было в четверг.

Я подняла глаза. Джим спал, прислонившись к машине.

— Джим!

Нет ответа. Я схватила его и потрясла за плечо.

— Проснись! Проснись!

Он сполз на землю и продолжал спать. Я ударила его по лицу. Он не шелохнулся.

Я распахнула дверцу Пуки, открыла багажник, вытащила запасную канистру зачарованной воды и опустошила ему на лицо.

Вода полилась. Давай, давай же…

Джим закашлялся и встряхнулся.

Я бросила канистру и схватила его за плечи.

— Проснись!

Темные глаза смотрели на меня.

— Я не сплю.

— Не засыпай! Не засыпай, ты понял?

Он зарычал и поднялся с земли.

— Я в порядке.

Нет, ни в каком он не порядке. У нас неприятности. У нас большие, большие неприятности. Я ходила туда-сюда. Мое

сердце билось так быстро, что казалось, вот-вот взорвется. С моим Джимом что-то было не так, и, если я не исправлю это, он закончит как Роджер, сухим трупом, полным отвратительной магией.

— Успокойся, — сказал Джим.

— Я спокойна! Садись в машину!

Отчаянные времена требуют отчаянных мер.

Он сел в машину. Я плюхнулась на водительское сиденье и завела двигатель, наблюдая за ним, как ястреб. Он не спал. Я отбросила стояночный тормоз и вылетела с парковки.

— Опусти стекло, — крикнула я, перекрикивая рев движка. — Нужно, чтобы ветер обдувал твое лицо.

— Куда мы едем? — проревел он в ответ.

— Увидеться с моей мамой!

*** *** ***

Моя мать жила в небольшом блоке многоквартирных домов в Ривердейле. Мне потребовалось больше часа, чтобы проехать через полуразрушенный город, и все это время я краем глаза наблюдала за Джимом. Пару раз я ударила его по руке, чтобы убедиться, что он не спит. После первых восьми раз он сказал мне прекратить.

Я съехала по узкой дороге во дворик между приземистыми двухэтажными таунхаусами, и припарковалась перед маминым домом. Бледно-голубой свет ее колдолампы просачивался через окно. Я вышла. Джим уже ждал у двери, осматривая дома.

— Почему те три здания смотрят налево?

— Потому что это индонезийская община, в основном пожилые люди, практикующие магию. Они более суеверны, чем остальные. Это плохая примета-строить дом с видом на север. Некоторые люди считают, что от этого ты обеднеешь. Когда они переехали, улицу уже проложили, поэтому эти три семьи решили построить свои дома с видом на восток.

— Ага.

— Плохая примета — когда дом обращен к полю, плохая примета — когда кухня выходит к парадной двери, и плохая примета — делать забор выше шести футов. Так обстоят дела, Джим. Просто прими это.

— Твой забор выше шести футов.

Я развернулась к нему на ходу.

— Я не говорила, что верю в приметы. Но они важны для моей матери.

Мы направились к двери. Знакомые запахи окутали меня: рис, лук, перец чили, тмин, кориандр. Мама готовила наси-горенг — жареный рис. Я дома.

Спасите меня.

Джим попробовал воздух.

— Сейчас начало второго. Для твоей матери готовить после полуночи обычное дело?

— Нет, это специально для меня. Она почувствовала, что мы придем.

Я подняла руку, чтобы постучать. Прежде чем костяшки пальцев коснулись дерева, дверь распахнулась, и матушка заключила меня в объятия. Глядя на нее, можно представить, как именно я буду выглядеть через лет тридцать или около того: крошечная, поджарая, темная и подвижная.

— Почему ты вся грязная?

Мама вытянула паутину из моих волос.

— Что произошло? Входите. Кто этот мужчина?

Ну вот, началось. Я сделала глубокий вдох и зашла.

— Это Джим.

Джим шагнул внутрь.