Магнат
Шрифт:
— Садись, — приказал я, ставя перед ним стопку лучшей веленевой бумаги и чернильницу. — Лакеем ты был, костюмером — тоже, а сегодня ты будешь подрабатывать у меня писарем. Вернее, даже не так — моим личным секретарем.
Изя скорчил такую трагическую мину, будто я предложил ему добровольно отправиться на каторгу.
— Курила, Владислав Антонович, я тебя умоляю! Чтобы Изя Шнеерсон скрипел пером, как бедный студент из хедера? Ой-вэй, моя покойная бабушка Сарра перевернется в гробу! За что мне такое наказание?
— За то, что у тебя самый лучший каллиграфический
Изя тяжело вздохнул, макнул перо в чернила и приготовился.
— «Его сиятельству, князю, генерал-адъютанту, санкт-петербургскому военному генерал-губернатору Александру Аркадьевичу Суворову-Рымникскому…»
— Таки одну минуточку! — встрепенулся Изя. — Суворову-Рымникскому? Тому самому? Это что же, мы пишем сейчас самому внуку генералиссимуса? Может, стоит начать как-то поизысканнее? Что-нибудь вроде: «Светлейшему отпрыску величайшего из полководцев, чья слава гремит в веках…»
— Прекрати паясничать, — оборвал я его. — Ты Шнеерсон, а не Державин, и это не ода, а официальный документ. Пиши, как я говорю. «…от подданного Австрийской империи, дворянина от рождения Владислава Антоновича Тарановского… прошение».
Он скрипел пером, старательно выводя витиеватые буквы.
— С новой строки. «Имея честь находиться под покровительством законов Российской империи и став свидетелем ее неоспоримого величия и мощи…»
— «Неоспоримого величия»… — пробормотал Изя себе под нос. — А про дороги и дураков писать не будем?
— Изя!
— Молчу, молчу! Пишу: «…величия и мощи». Это хорошо звучит. Величаво и мощно!
— Да заткнись ты уже!
— Ой-вэй, ты уверен, что к генерал-губернатору стоит так фривольно обращаться? Понял. Понял. Молчу, молчу!
— «…я, нижеподписавшийся, проникся глубочайшим и искренним желанием направить остаток дней моих, равно как и все мои капиталы, промышленные знания и европейский опыт на пользу и процветание моего нового Отечества».
— «Остаток дней моих»? — Изя поднял на меня свои хитрые маслянистые глазки. — Курила, тебе еще и тридцати нет. Таки ты собрался завтра помирать? Может, напишем по-другому? Например «посвятить мои лучшие годы»? А то князь Суворов подумает, что к нему пришел какой-то больной старик, который хочет отдать концы в России, чтобы не платить налог на наследство в Австрии.
В его словах был резон. Что ни говори, Изя, вертевшийся в течение своей бурной жизни в самых разных кругах, обладал врожденным чутьем на правильные формулировки, равно как и на то, как слово отзовется в душе чиновника.
— Хорошо, — согласился я. — Пиши: «…направить все мои силы и капиталы…» Так лучше?
— Таки небо и земля! — удовлетворенно кивнул он. — «Силы и капиталы» — это то, что они любят. Это значит, что вы еще будете пахать и платить подати. Это им понятно.
Я продолжил диктовать, а Изя, как опытный торговец, тут же переводил мои слова на язык лести, понятный любому бюрократу.
— «…видя мудрое правление Государя Императора Александра Николаевича, принесшее свободу миллионам его подданных…» — диктовал я.
— О, это обязательно! — потер руки Изя. — Про волю — это вот прям надо! Это сейчас самая модная тема. Они это любят, как я люблю гешефт. Пишем-пишем!
В общем, нервов он помотал мне изрядно. И ведь не пристрелишь его — свой же! Так или иначе, прошение было готово. Изя перечитал его вслух, и я не мог не признать — получилось сильно: документ сочетал в себе видимое благородство мотивов с тонко вплетенными намеками на мою финансовую состоятельность и полезность для казны. Впрочем, главная надежда была на великокняжескую протекцию.
— Ну что, господин секретарь, — усмехнулся я, — не так уж и плохо для писца?
Изя смахнул со лба воображаемый пот.
— Ой, не говорите! У меня от этих высоких слов сейчас голова закружится. Я лучше пошел бы и продал партию бракованных рельсов под видом первосортной крупповской стали. Это, я вам скажу, куда честнее и понятнее.
Я взял у него исписанный лист. Буквы лежали на бумаге ровно, как батальон гвардейцев на параде.
— Теперь самое главное, — сказал я, сворачивая документ. — Нужно, чтобы эта бумага не пошла по общему пути. Надо, чтобы она полетела как на крыльях!
Сначала я хотел просто отправить ходатайство с сопроводительной запиской к графу Неклюдову. Но затем передумал и решил сам завести его к графу. Во-первых, так было бы вежливее, а во-вторых, мне все равно еще предстояли разъезды по городу. Ясно было одно — без протекции, без этого первого толчка и особенно без высочайшей резолюции даже этот шедевр эпистолярного жанра запросто бы утонул в бездонном болоте петербургской бюрократии.
Глава 16
Глава 16
Итак, свежеиспеченное прошение лежало во внутреннем кармане моего сюртука. Я велел извозчику гнать на Фонтанку, в особняк графа Неклюдова, а Изя с чувством выполненного долга отправился по своим делам — последнее время он увлекся организацией слежки за французскими директорами ГОРЖД.
Неклюдов принял меня в уже знакомом кабинете, отделанном штофными обоями, пропитанными ароматом хорошего дорогого табака. Несмотря на домашний сюртук, выглядел он, как всегда, безупречно.
Я молча протянул ему сложенный вчетверо лист.
— Прошение, граф? — Он взял бумагу, пробежал ее глазами, и уголки его губ тронула легкая улыбка. — Недурно, господин Тарановский, весьма недурно. «Силы и капиталы», «счастливая возможность служить интересам империи»… Вы быстро учитесь языку нашей бюрократии.
— Мне помогал хороший переводчик, — сдержанно ответил я. — Граф, я очень надеюсь, что вы в самом скором времени доставите эту бумагу прямо в руки адъютанту великого князя Константина Николаевича!