Магнат
Шрифт:
К чести ротмистра, он не стал ходить вокруг да около.
— Господин Тарановский. Я выполнил свою часть уговора. Барон д’Онкло мертв, — прямо и без эмоций, как офицер, докладывающий начальству о проведенной операции, сообщил он.
— Ну как же, весьма наслышан! — бодро отозвался я. — Очень, очень рад, что Фортуна повернулась к вам лицом, а к барону — кхм, другим местом!
— Но теперь у меня проблемы, — тем же глухим голосом продолжил ротмистр.
Я молча и внимательно слушал, не перебивая, лишь мысленно торопливо оценивая ситуацию.
—
Выслушав его, я лишь мысленно пожал плечам. Что тут скажешь — судьба бретера незавидна: или застрелят, или его выходки рано или поздно надоедят высокому начальству. Я подошел к комоду, достал из ящика увесистый пакет с ассигнациями и положил на стол.
— Я выполняю свою часть. Здесь десять тысяч рублей, как мы, собственно, и договаривались.
Он посмотрел на деньги с безразличием человека, которому они уже не могут помочь.
— Это уже не имеет значения. От позора они меня не спасут.
— Эти деньги — да, не спасут, — согласился я. — Но что же вы от меня хотите?
Мышляев вдруг опустил глаза и будто бы через силу дрогнувшим голосом произнес:
— Говорят, вы взяли большую силу в последние дни и даже заимели знакомства с великим князем Константином. Может, вы соблаговолите замолвить за меня словечко, дабы это дело сошло мне с рук? Право, я не мыслю себя вне службы!
Критически посмотрев в насупленное лицо офицера, я лишь покачал головой. Разумеется, предложенное было никак невозможно.
И тут в голове у меня появилась идея, дикая, но гениальная в своей абсурдности.
— В любом случае, — вдохновлено продолжил я — возьмите деньги: это плата за исполненное вами обязательство. Мне жаль, что ваша карьера в гвардии закончена, господин Мышляев, но дайте угадаю: ведь вас и ранее тяготила эта служба? Ведь для таких людей, как вы, трудно служить в полку, предназначенному для плац-парадов. Душа просит другого, не так ли? Ну что же, я могу предложить вам новую стезю!
Он поднял на меня удивленный взгляд, явно не понимая, к чему я клоню.
— Мне нужны смелые, умелые и отчаянные люди в Сибири, — продолжил я. — Люди, которые умеют держать в руках оружие и не боятся ни черта, ни дьявола. Найдите таких же, как вы, которые задыхаются здесь, в столице! Я обеспечу вас всем необходимым, дам дело, к которому вы привыкли, и буду платить жалованье, достаточное, чтобы скопить небольшой капитал. Там будет опасно, трудно и сложно, но уж скучно точно не будет, — улыбнулся я.
Он долго молчал, глядя на меня. Отчаяние в его глазах медленно сменял азарт. В моем предложении он увидел выход, единственный возможный для него путь.
Наблюдая за его метаниями, я даже немного пожалел незадачливого бретера: шутка
Впрочем, сомнения Мышляева продолжались недолго. Похоже, желание «залечь на дно» оказалось сильнее
— Я согласен, — твердо сказал он. — Сколько людей вам нужно?
— Начнем с десятка. Остальное обсудим позже, когда я буду готовиться к отъезду.
Он кивнул, решительно взял со стола пакет с деньгами и, не говоря больше ни слова, покинул мой номер с видом человека, принявшего сложное, но правильное решение.
Я остался один, еще раз прикидывая, правильно ли поступил. Да, Мышляев — тот еще фрукт. Поначалу надо будет присматривать за ним в оба глаза. Но что поделать: где мне еще брать надежных людей, исполнительных, небрезгливых и способных держать в руках револьвер? Да, у меня есть мой «костяк» людей, с которыми когда-то пришлось разделить все тяготы каторги. Но этого мало.
Следующие несколько дней я провел в относительном спокойствии, наслаждаясь затишьем после бури. Победа в Мраморном дворце и решенный вопрос с Мышляевым принесли чувство глубокого удовлетворения. Я ждал возвращения своих «десантников» из Европы.
Они ворвались в мой номер как вихрь — триумфаторы, победители, почти не верящие в масштаб собственной удачи. Кокорев ревел от восторга, как медведь, нашедший бочку с медом, а Изя… Изя был в своей стихии.
— Могли бы и отписать, я бы встретил. — Улыбаясь, я обнимал Кокорева и Изю.
— Курила, ты бы это видел! — тараторил последний, размахивая руками и сверкая глазами. — Лондон! Биржа! Вавилонское столпотворение, не меньше того! Эти маклеры и брокеры, шлемазлы в атласных цилиндрах бегали, как куры в курятнике, в который забралась лиса! А я, Ицхак, на минуточку, Ротшильд, стою такой красивый и с невозмутимым видом продаю и покупаю, продаю и покупаю! И все они смотрят на меня как на мессию, который пришел вершить суд! Один брокер, такой важный, с бакенбардами, подошел и шепчет: «Сэр, что происходит? Это правда, что русский царь банкрот?» А я ему так небрежно, через плечо: «Молодой человек, Ротшильды не комментируют слухи. Ротшильды их создают!» Ой-вэй, я чувствовал себя царем Соломоном!
Он был в таком экстазе, что, казалось, вот-вот взлетит. Дав ему выговориться, я дождался, когда Кокорев отправится распорядиться насчет праздничного ужина, и отвел Изю в сторону. Мой голос был тихим и твердым.
— Ты молодец, Изя. Ты был великолепен. А теперь слушай меня внимательно. «Ицхак Ротшильд» умер. Он сошел с парохода и растворился в кронштадтском тумане. Ты понял? Этот паспорт, — я кивнул на его саквояж, — должен быть сожжен сегодня же. В печке. Лично. И об этом имени ты должен забыть навсегда.