Магнолии были свежи

Игнатьева Софья

– Но разве вы…

– Это последний год. – он кратко оборвал ее и примял траву. – В этом больше нет смысла.

Ее слова для него могли ничего не значить; она сама могла быть просто знакомой мистера Смитона, которая уже порядком надоела своими принципами и своей угрюмостью, но принцип «откровение за откровение» все еще действовал, и она решилась. Кто знал, что пережил этот человек; Аньеза часто говорила о том, что война ломала людей, и Мадаленна сама представить не могла, каково это вернуться после такого обратно в мирный дом. Она понимала, что ее опыт против его не стоит ничего, но все равно слова складывались во фразы, а те, в свою очередь, сложились в крик о помощи. Может быть, это был

обычный эгоизм, но она не могла позволить себе потерять того, кто смог в дальнейшем стать ее путеводным, ее наставником. Такой человек мог спасти всех, кто не пришел бы к нему, но и сам он бы отыскал спасение только в своих учениках. Его кипучая энергия должна была найти выход, иначе он мог погибнуть. Теплая волна разливалась в ней, и она сильнее сомкнула брови на переносице.

– Для вас?

– А мы говорим про кого-то еще?

– Я говорю про человека, который видел в этой жизни все, – она отвернулась, чтобы не сбиться и не наговорить лишнего. – Я говорю о преподавателе, который побывал не только в теплых классах, а там, где была смерть. Я говорю о мудром, спокойном, рассудительном человеке, которому о стольком надо рассказать тем, кто еще в этой жизни не видел ничего. О человеке, который может найти подход к любому, даже к самому замкнутому, угрюмому студенту, – тут ее дыхание перехватило, и она закашлялась.

– Благодарю, со мной все хорошо. Мистер Гилберт, – она впервые назвала его по фамилии, и он с удивлением взглянул на нее, будто никогда не слышал своего имени. – Сэр, вы нужны своим ученикам; старым и новым. Им нужно, чтобы вы рассказали…

– О самой большой фальшивке этого мира? – он улыбался, но странно; в глазах было что-то темное, потерянное. – Наврать? Рассказать о том, во что сам не веришь?

– Если очень долго врать, вранье может стать правдой. – твердо проговорила Мадаленна. – Знаете, сэр, я вам недосказала историю про ту девочку. Она почти купила билет на корабль, собрала свой скарб и ушла из дома. А потом, в саду, на груде лопат и мусора обнаружила копию Тернера. Картину кто-то выкинул, она была не нужна, ее хозяина больше не было. Рыбаки спускались на берег, к небольшому дому. Это был их дом – там было тепло, хорошо и уютно, и вот тогда маленькая девочка решила, что она ни за что не уедет, пока не обретет свой дом там, где ее оставил отец. Разве это фальшивка?

Она повернулась к нему, но его лицо было непроницаемым. Она обидела его, набатом прокричало у нее в голове, и около груди защемило от того, что она могла обидеть этого человека. Теперь впереди шел он, а она едва поспевала следом. Синий костюм удалялся все быстрее и быстрее, особенно, когда застыла и старалась понять, когда он растворится так, что будет видна одна черная точка. Мадаленна хотела уже свернуть в другую сторону, когда Эйдин остановился и крикнул:

– Мисс Стоунбрук! Я один не доберусь!

Она молча подошла к нему, и снова шла первой. Швырк-швырк, шуршала галька; тихо постукивали каблуки ее туфель, а со спины слышались размеренные шаги. Кто знал, обижается ли он на нее, или нет, Мадаленна ничего не могла сказать, и, единственное, что ее расстраивало – ее это не могло не волновать как прежде. Даже если она его не обидела сейчас, то нанесет этот удар, как только он заметит фамилию «Стоунбрук» в списке студентов. Это будет интересная пытка, видеть постепенно удивление, потом гнев, а потом разочарование. Она снова оказалась права; люди всегда уходили из ее жизни.

– Мисс Стоунбрук! – раздалось сзади нее. – Вы слишком быстро ходите.

– Прошу прощения. – они уже были на главной улице, и откуда-то слышалась музыка. – Сэр, я не хотела вас обидеть, поверьте…

– Мисс Стоунбрук, – мягко прервал ее Эйдин. – Вы меня нисколько не обидели, и я очень рад нашей

беседе. – он протянул ей руку, и она твердо ее пожала. – Хорошее пожатие, особенно, для таких маленьких рук.

– Благодарю.

Рукав поднялся выше, и ожог ярко выделился на побледневшей коже. Мадаленна хотела отдёрнуть руку, но та все еще была в пожатии. Мистер Гилберт быстро посмотрел на нее, и осторожно опустил ткань на поврежденное место.

– Вы поранились?

– Это пустяки. Просто ожог.

– Как вы умудрились?

– Нечаянно опрокинула на себя чан с кипятком.

Эйдин хотел что-то сказать, но суровое выражение лица Мадаленны все сказало за нее, и он молча покачал головой.

– Не хочу показаться назойливым, – его улыбка стала теплее, и Мадаленна не удержалась от усмешки. – Но я буду рад быть вам хорошим знакомым.

– Я согласна. – негромко согласилась Мадаленна; пусть несколько дней в ее жизни будет отведено хорошему знакомому.

– Замечательно. Вам налево?

– Нет, прямо.

– Тогда, до скорой встречи, мисс Стоунбрук.

– Всего хорошего, мистер Гилберт. – она уже хотела повернуться и уйти, как невысказанный вопрос заставил ее застыть на месте. – Мистер Гилберт!

Эйдин повернулся и посмотрел на нее.

– Да?

– Мистер Гилберт, могу я задать вам вопрос?

Он подошел поближе. С какой-то стороны это было даже забавно; то, как то человек, который был одно время ей даже неприятен, стал внезапно тем, кого она не хотела терять. Долгими ночами, когда Мадаленна была маленькой, она просила послать ей хорошего друга, понимающего, доброго, умного и гораздо старше ее, потому что еще тогда она понимала, что рассказывать о своей жизни детям нельзя. Было бы слишком стыдно говорить, что Бабушка считает свою внучку убийцей; было бы слишком стыдно говорить, что ее семья совсем другая, там нет тепла и любви, а только холодный мрамор. И теперь, когда взрослая Мадаленна почти совсем разуверилась во всем человеческом, ее вдруг услышали и послали того, кто верил ей, кто слушал ее; взрослая Мадаленна вдруг поняла, почему она сторонилась этого мистера Гилберта – он понимал ее, а она никому не позволяла этого, потому что там, в глубине души, хранились такие страшные секреты, от которых слова застывали на губах.

– Конечно. Что успело произойти за время нашего прощания? – он смеялся, а Мадаленна была готова упасть в обморок от волнения прямо на камни.

– Я хотела спросить. Что делать человеку, который знает кое-что про себя, что может разочаровать, нет… – она путалась в словах, но Эйдин спокойно ждал, словно никуда не спешил. – Не разочаровать, но заставить заподозрить себя в чем-то плохом, хотя несколько дней это плохим и не казалось.

– Вот как? И что же на кону?

– Дружба. – без запинки ответила Мадаленна. – Это слишком эгоистично?

– Все люди по-своему эгоистичны, мисс Стоунбрук, – задумчиво проговорил мистер Гилберт. – Тут важнее причина, по которой этот человек не хочет рассказывать об этом.

– Он не хочет ранить чувства другого. Не хочет, чтобы тот расстраивался.

– Цель благородная. – он снова улыбнулся, и Мадаленне стало немного легче. – Тогда, полагаю, что все должно разрешиться в пользу этого человека.

Ветер, дувший с набережной, усилился, и до Мадаленны дошел запах морских водорослей. Вода цвела, становилась зеленой, как в сказках про русалок, и по ее спине снова прополз холод – вон он, последний аромат этого лета – зеленые водоросли, такие неприятные, когда нога наступала на них под водой, и все же без них она не могла представить ни одного лета. Их выбрасывало на поверхность, и они сохли на желтом песке, становясь похожими на листья. В детстве мама говорила ей, что это ветки деревьев Подводного царства, и Мадаленна верила.