Махтумкули
Шрифт:
Развиднелось как-то очень быстро и незаметно. Воздух был неподвижен и душен не по-осеннему.
Аннатувак расчесал пальцами рыжую бороду, обвел взглядом толпу. Собрались, вероятно, все, кто ночевал в крепости и около нее. Люди молчали, и в этом молчании было что-то зловещее, как в недобром затишье перед грозой.
От толпы отделился маленький старичок, совершенно беззубый, с длинной белоснежной бородой.
— Народ ждет ясного слова, сердар! — крикнул он, подняв руку. — Чем кончится ваш совет?
Его поддержали:
— Сколько можно совещаться! Люди извелись, ожидая
— Если ничего не выходит, скажи! Все будем думать!
— Верно говорит Курбан-ага! Народом решим!..
Сердар Аннатувак поднял руку, призывая к молчанию.
— Вот и решайте! — сказал он, когда крикуны успокоились. — Слово за вами!
Толпа загудела. Белобородый старичок подошел ближе к сердару и, глядя ему прямо в глаза — снизу вверх, — сказал:
— Сердар! Если слово за нами, то скажу его я! И слово будет такое: сломать мост через реку и дать кизылбашам шиш вместо лошадей! Пусть идут на нас, если смелости хватит!
Он повернулся к толпе, поднял вверх маленькие сухие руки:
— Так я сказал, люди, или не так?..
— Верно! — закричали со всех сторон. — Правильно!
— Молодец, Курбан-ага!
— Спасибо за доброе слово!
— Ломайте мост!
— Не давать им лошадей!
— Ломайте мост!
Сердар Аннатувак помолчал, словно ждал еще какого-то решения. Но люди были единодушны в своем порыве.
Он тяжело вздохнул и махнул рукой в сторону моста:
— Идите, ломайте!
Толпа с шумом и воем ринулась к мосту.
— Берите лопаты!
— Топоры несите!
— Жгите его огнем! Пусть от него и следа не останется!
— Ломайте!
Казалось, не на мост, а на ненавистного врага двинулось бурлящее человеческое море. Время разговоров кончилось — пора было действовать.
Махтумкули положил руку на плечо Аннатувака, стоявшего в тяжелом раздумье с опущенной головой.
— Не огорчайтесь, сердар. Вы поступили правильно.
Сердар не шелохнулся, но лицо его просветлело.
Весть о разрушении моста у Ак-Калы, переходя из уст в уста, из аула в аул, уже до полудня дошла до Куммет-Хауза. Ее передавали люди друг другу, ее несли специально посланные Аннатуваком гонцы. Они передавали слова сердара: "Каждый, кто считает себя мужчиной, пусть перевозит своих детей и имущество к Сонгидагу. К вечеру всем собраться у Ак-Калы!"
Слова имели предельно ясный смысл: враг приближается, родная земля требует защиты у своих сыновей. Вздыхая и проклиная судьбу, люди разбирали кибитки, увязывали вьюки. Легко сказать о переселении, но попробуй оставить обжитые места! Все вокруг приобрело особый смысл, особую цену. Даже сухие арыки, даже по-осеннему лысые, неприветливые курганы стали такими дорогими, что, казалось, покинуть их почти все равно, что распрощаться с жизнью. Но покидать было нужно, иного выхода не оставалось.
Отослав Атаназара в Хаджиговшан, старый поэт сидел у сердара Аннатувака и старался сосредоточиться на стихах, тех самых, что родились минувшей ночью. Очень мешала раздраженная, суетливая перекличка женщин, и Махтумкули досадливо морщился, с трудом ловя ускользающую строку.
— Махтумкули-ага,
— Кто ждет, сынок?
— Сердар-ага и другие!
— Где?
— У моста! Весь народ там собрался!
Махтумкули взял листок с переписанными набело стихами, протянул Джуме:
— Сохрани.
Он аккуратно сложил бумагу и письменные принадлежности в маленькую торбочку, положил ее в хурджун, накинул халат.
Обе кибитки сердара Аннатувака были уже разобраны, женщины и дети увязывали вьюки, подбирали остатки домашнего скарба. Увидев вышедшего из мазанки Махтумкули, они на минуту прервали работу, но времени для разговоров не оставалось, и снова зазвучали торопливые голоса, заметались фигуры в длинных, до земли, платьях.
У моста собрались жители не только Ак-Калы, но и окрестных сел. Людей было столько, что, казалось, ступить некуда. Однако Махтумкули шел свободно — ему быстро уступали дорогу. Сердар Аннатувак поздоровался, сказал:
— Народ ждет вас, Махтумкули-ага!
И отступил в сторону.
Никогда еще за свою долгую жизнь Махтумкули не приходилось говорить перед такой массой людей. Он испытывал необычную робость и смущение, и в то же время ему очень хотелось поговорить с народом, раскрыть ему душу. Стоя на возвышении, он собирался с мыслями. Молчали и люди, ожидая, что скажет поэт.
Махтумкули медленно поднял голову, и голос его, казалось бы тихий, властный зовом сурная долетел до самых задних рядов:
Нет больше равновесья на земле. Какие судьбы смотрят в наши лица! Клокочет мысль, как кипяток в котле: Не тронь ее, она должна пролиться!Толпа сдержанно зашумела, и шум походил на грозный рокот моря перед бурей. Голос старого поэта стал тверже и громче:
Мы не напрасно кровь свою прольем: За наши семьи, за родимый дом. Друзья мы все когда-нибудь умрем, — Настало время смерти не страшиться. Народу ныне говорит Фраги: Меч доблести, отчизну береги, Да не коснутся наших роз враги!.. Клекочет месть, как ярая орлица!Толпа снова заколыхалась, послышались возгласы одобрения. Сердар Аннатувак сердечно пожал руку Махтумкули, громко, чтобы все слышали, сказал:
— Да сбережет вас аллах для народа!
Со всех сторон потянулись руки, раздались слова одобрения и благодарности. Народ гордился своим поэтом.
Попив чаю и посовещавшись с сердаром Аннатуваком, Махтумкули стал собираться к отъезду в Хаджиговшан. В это время вошел Борджак-бай. Он был зол и испуган, его холеное лицо покрывали лихорадочные пятна, глаза суетливо бегали. Он нервно швырнул в сторону тельпек и, тяжело дыша, сказал: