Махтумкули
Шрифт:
Солнце поднялось в зенит. Те, что пришли с Махтумкули, продолжали сидеть на границе лагеря: ждали. Они видели, как он вышел, и часовой повел его за ближайший бугорок. Потом они вернулись обратно, Махтумкули скрылся в шатре, а нукер стал прохаживаться перед входом.
Нурджану надоело ждать.
— Пошли к правителю, друзья! — предложил он.
Два сарбаза скрестили перед ним ружья:
— Нельзя! Назар! Стрелять будем!
Слова были непонятны, но жесты и тон весьма недвусмысленны. Пришлось попятиться. Сарбазы смотрели
Нурджан разозлился.
— Друзья! Идите и оповещайте всех, что Махтумкули взяли под стражу!
И помчался к дому Нурмамед-бая.
Остальные тоже побежали в разные стороны, крича: "Эй, люди!.. Махтумкули под стражей!.. Махтумкули в оковах!.." Стала быстро собираться голпа.
Нурмамед пил чай, подложив под локоть две подушки — чтобы помягче было. Ему не терпелось узнать, как закончился разговор правителя с Махтумкули, и он томился в ожидании, когда ворвался Нурджан и бросил в лицо обвинение, что это он, Нурмамед-бай, повинен в том, что Махтумкули взят под стражу и закован в кандалы.
Бай швырнул в дверь пиалу с недопитым чаем, заорал:
— Пошел вон, собачий сын!
Его даже холодным потом прошибло — всего можно было ожидать, но не такого рискованного поступка правителя. Он набросил на плечи халат и вышел.
Возле лагеря правителя кипела и гудела огромная толпа. Из общего гама вырывались проклятия, гневные возгласы. Толпу сдерживали сарбазы с ружьями наизготове. С минуты на минуту могло случиться непоправимое. Нурмамед-бай чуть ли не бегом поспешил туда, чтобы вмешаться и предупредить столкновение.
— Не шумите! — расставил он руки крестом, как бы заслоняя дорогу толпе. — Сейчас я буду говорить с его величеством!.. Прекратите гвалт!
Люди немного притихли.
Нурмамед-бай решительно направился к шатру правителя. Его пропустили.
Правитель уже знал от переводчика, что весь Куммет-Кабус поднялся на ноги. Он услыхал шум и галдеж, спросил, что там происходит, и ему доложили, что люди требуют освобождения Махтумкули. Толпы он не боялся и разогнал бы ее моментально. Но обстановка, миссия, с которой послал его Керим-хан, этого не позволяли. И уступить значило уронить собственное достоинство.
Он искал выход, когда появился расстроенный Нурмамед-бай и с места в карьер взмолился:
— Отпустите его, ваше высочество! Пусть уходит! Без него обойдемся!
Астрабадец притворился удивленным:
— Вы же сами советовали быть с ним построже.
— Нет-нет, ваше высочество! Брать под стражу его нельзя! Нельзя в кандалы заковывать! Вся степь всполошится, все на ноги поднимутся, начиная с Аннатувак-хана. Я окажусь опозоренным, всякий авторитет у народа утрачу, потому что меня обвиняют в случившемся.
— Кто обвиняет?
— Все!
Обвинение высказал, правда, пока что один Нурджан, но у страха глаза велики — баю казалось, что и в толпе кричали о его причастности к случившемуся.
— Сев на
Нурмамед-бай пропустил сарказм собеседника мимо ушей.
— Верно говорите, ваше высочество. Отпустите его! Пока отпустите. Можно будет найти более благоприятный путь, чтобы поймать его в ловушку, а сейчас не надо трогать, прикажите снять с него оковы!
Правитель и сам не имел ни малейшего намерения везти закованного Махтумкули в Астрабад — все это выдумали люди. Он хотел лишь припугнуть строптивого поэта, попытаться сломать его волю. Из этого ничего не вышло — Махтумкули не поддавался, и потому отпадала необходимость держать его дальше при себе. Можно было пойти на уступку, сделав благородный жест: уступаю, мол, понимая беспокойство народа.
— Ладно. Передайте этим горлопанам, что на сей раз прощаю его непокорность и невежливость ради вас. Но если мы его не переупрямим, он будет строго наказан.
Правитель повернулся к переводчику:
— Отпусти его. Пусть уходит с миром.
Нурмамед-бай облегченно вздохнул, будто его самого из-под стражи освободили, и низко поклонился, прижимая правую руку к сердцу.
О том, что отцу стало хуже, Махтумкули узнал по дороге из Куммет-Кабуса. Всю оставшуюся часть пути он безжалостно гнал коня, чуть не запалив его. Невозможно предвидеть превратности судьбы, думал он. Она подобна неожиданно возникшему вихрю, который, крутясь, устремляется совсем не в том направлении, в каком ожидаешь…
Поводов для подобных мыслей было сколько угодно. Какой-то год назад считалась вполне благополучной семьей. Она не отличалась особенно большим достатком — работали все в меру сил своих, — однако и кручиниться причин не было. Ни глава семьи, ни его жена, несмотря на преклонные годы, на здоровье не жаловались. Старший сын был женат. Собирались готовиться к свадьбе среднего. Младший заканчивал медресе и уже пользовался славой талантливого поэта. Дочь незаметно взрослела и уже пыталась ткать ковер вместе со снохой.
Жизнь была трудной, но Довлетмамед с надеждой глядел в будущее, уповая на аллаха. И вдруг как ураганом смело все благополучие: один сын… второй сын… жена… Это было чересчур для старых плеч Довлетмамеда — его прямо-таки придавило к земле.
Вот какова игра судьбы, и поди поспорь о ней, если она к тебе задом поворачивается. Не пнешь ее ногой пониже поясницы, не выпросишь благополучия, и силой не возьмешь. Мириться надо, иного выхода нет.
И пытался старик мириться, уговаривал себя не роптать, не сетовать. Да как не возропщешь, когда одна за другой беды валятся? Вот сегодня злая весть в темя клюнула: Махтумкули закован в кандалы и отправлен в астрабадский зиндан. Еле-еле после этого сил достало до постели добраться. Лег и приготовился умирать, ибо смысла дальнейшая жизнь уже не имела.