Махтумкули
Шрифт:
Но появился не Махтумкули, а Мяти, оживленный, нетерпеливый.
— Поздравляю! На днях отправляемся! Ты тоже едешь!
— Да ну! — без особого энтузиазма удивился Абдулла, уже знавший о том, что сообщил Мяти.
— Верно говорю! Сейчас все старики сидят у Карли-сердара. Целый день совещались, теперь решение приняли, — глаза Мяти светились, как у кошки. — Здорово, правда? Новые места увидим… повеселимся…
Устало волоча ноги, подошел Махтумкули.
— Где это ты собираешься веселиться, любитель новых мест и ощущений?
— В Кандагаре, где же еще! У Ахмед-шаха! — Мяти чувствовал себя героем. —
— Верно, — неохотно сказал тот.
Махтумкули, не ожидавший такого ответа от брата, нахмурился. Постоял в раздумьи, бросил мрачный вопрошающий взгляд на Абдуллу. Тот отвел глаза в сторону.
— Отец на совете?
— Да, — кивнул Абдулла, — все старейшины гокленов там.
И отвернулся — разговаривать с младшим братом расхотелось.
Махтумкули сгрузил траву, поставил лошадь у коновязи, накинул на плечо халат и пошел к кибиткам Карли-сердара.
Они стояли на окраине села, особняком, и возле них царила приподнятая атмосфера — готовили еду, кипятили чай, кормили коней. Бородатый старик приветливо сказал:
— Сынок, если хочешь повеселиться, входи вот а эту кибитку. Желаешь поговорить — ступай в среднюю.
Махтумкули было не до веселья, он направился к среднем кибитке.
Первым его заметил отец. Пригласил:
— Входи, сынок… садись рядом со мной.
Обойдя всех старейшин и почтительно поздоровавшись за руку с каждым, Махтумкули сел рядом с отцом.
Украшенная коврами, ковриками, ковровыми чувалами и торбами просторная кибитка была битком набита людьми. Здесь собрались и старейшины, и родовитые люди гокленов. Сам Карли-сердар сидел по правую сторону двери. Это был полный, большеголовый человек среднего роста с не по-взрослому розовым лицом. Пышная, тронутая сединой борода лежала на его широкой груди.
Довлетмамед, рядом с которым расположился Махтумкули, сидел напротив сердара. По сравнению с хозяином кибитки, старый поэт был худ, старше возрастом, в поредевшей бородке его, едва прикрывающей острые скулы и подбородок, не было ни одного черного волоска. Он говорил, словно продолжая прерванную беседу:
— Да, люди… Сказано: «Друзей — двое, врагов — восемь». У нас много врагов. С одной стороны — кизылбаши, с другой — Хива, с третьей — Бухара. Многие глядят в нашу сторону с вожделением, многие простирают руку власти своей, дабы попользоваться даровой добычей, либо стать властителем судьбы нашей. Под кем из них, принимая гнет со смирением, можно спокойно жить?
Човдур-хан — подтянутый, с коротко подстриженной черной бородкой и острым взглядом внимательных глаз — бросил:
— Куда уж там враги, когда мы между собой постоянно враждуем!
— Да, — кивнул печально Довлетмамед, — да, враждуем, к сожалению. Глаз с глазом враждует, рука — с рукой. В таком положении, конечно, не сообразишь, за чью полу хвататься. Мы обращаем взгляд надежды на Ахмеда Дуррани, но кому ведомо, станет ли нашей опорой Ахмед Дуррани.
— Станет! — Тон Карли-сердара был непререкаем. — Станет! Ему тоже не на кого опираться надо, потому что правитель без подданных — не правитель. А мы разве иного просим? Мы хотим, чтобы он признал нас своими подданными и не позволял каждому топтать нас. Больше мы не
— Сердар-ага, а что делать станет, если он будет и защищать нас и грабить одновременно? — вмешался в разговор Махтумкули.
Адна-хан, сидевший рядом с отцом, высокомерно оттопырил губы.
— Можно бы и помолчать, когда аксакалы говорят!
Махтумкули вспыхнул, собрался ответить, но его опередил Човдур-хан:
— Ты… ханский сын! Притихни и не суйся в каждую щелку!
Адна-хан опешил, зевая. Човдур-хан повернулся к Махтумкули:
— Говори, поэт. Высказывай, что у тебя накипело.
Махтумкули стегнул взглядом Адна-хана и обратился к его отцу:
— Вам лучше, чем кому бы то ни было, ведомы уроки прошлого, сердар-ага. Шахи и султаны вереницей прошли через нашу жизнь. Скажите, хоть кто-нибудь из них поддержал нас, стал Адыл-шахом [7] для народа? Все они проходили, предав огню наши жилища. Ахмед-шах того же поля ягода.
— Истина глаголет твоими устами, поэт, — сердар старался говорить сдержанно, не выказывая раздражения, — Ахмед Дуррани происходит из древнего рода вождей и владык. Он благосклонен к народу, и народ добровольно признает его владычество. Именно поэтому и мы собираемся стать под его руку. Как говорится, тяжелую ношу может выдержать лишь крепкий хребет. А наша «ноша» — тяжела, и только по-настоящему сильный владыка может взять нас под свою опеку.
7
Адыл-шах — легендарный справедливый шах.
— Говорят еще, сердар-ага, что милосердие сильного — в клетке его. Сегодня шах приветит нас, завтра усядется нам на шею и, подобно Надир-шаху [8] , станет долбить нас в темя, выклевывать мозги наши. Тогда где выход?
— Не забывай, сынок, что Назир-шах свергнут и убит, — поспешил разрядить обстановку Довлетмамед, видя, что у Карли-сердара наминает нервно подергиваться щека. — Стенания народные низвергли тирана. Ахмед Дуррани служил у него и наверняка сделал соответствующие выводы.
8
Надир-шах — шах Ирана (1736–1747) из кизылбашского племени афшар. Завоевательные войны Надир-шаха привели к созданию обширной империи, в которую входили Иран, Армения, Азербайджан, Грузия, Дагестан, Афганистан, Белуджстан, Хивинское и Бухарское ханства. В империи был остановлен режим жестокой тирании. Надир-шах был убит в Хорасане (1 747 г.) в результате заговора военно-феодальной знати.
— Нет, отец, — стоял на своем Махтумкули, — любой властелин жаждет славы и не открывает никаких дверей, кроме двери смерти.
— Здесь нет мечтающих о могиле, поэт! — Карли-сердар все еще старался сдерживаться. — Мы мечтаем о спокойствии, ищем путей благополучия. Нам нужен покровитель, который уберег бы людей от бедствий.
— Только не ищите его в Ахмед-шахе Дуррани, сердар-ага.
— Где же прикажешь искать? — не сдержал наконец раздражения Карли-сердар. — Может быть, ты подскажешь нам более верный путь?