Макорин жених

Суфтин Георгий Иванович

«Стоп!». Чувствуете? Чем не капитан пиратского фрегата!

Однако, братцы, грустно. Во-первых, грустно потому, что не с кем добрым словом

перемолвиться: народец вокруг меня ой-ой! Во-вторых, какие бы гимны труду ни пел наш

знаменитый диспутант Беляковский, оный труд отнюдь не сладок и как он облагораживает

душу, не могу понять, хоть убей. Вот вам картина. Стою на своем «ответственном» посту,

полной грудью вдыхая смолистый морозный воздух. Вспыхивают гирлянды

электрических

огней, и при их ослепительном свете я вижу, как в глубине делянки копошатся человеческие

фигурки. Это наши старатели заносят металлический трос на пасеку. Не на ту пасеку,

разъясняю вам, где стоят пчелиные ульи, а на ту, где беспощадный человек порушил наземь

вековые ели. С тросом возятся долго. Поглядываю на лебедчика. Он сидит, безмятежно

покуривая. Ему что! В овчинном полушубке, ватных штанах и широченных валенках мороз

не страшен. А я весь заколел. Пальцы ног ломит, хотя я их замотал, по совету бригадира,

несколькими слоями портянки и газеты. Как видите, друзья мои, мне стала ведома здесь ещё

одна сторона культуры. Оказывается, газета полезна не только для повышения политического

уровня, как уверял нас незабвенный комсорг Ваня Новиков, но и для согревания ног, вернее,

для предохранения оных от почти неизбежного обмораживания. Полный признательности

прессе, я всё же не полагаюсь на неё целиком и приплясываю, разминая снег».

2

Сигнальщик машет рукой. Юра кричит лебёдчику: «Давай вперёд!» Лебедка заработала,

трос натянулся так, что, кажется, тронь его – зазвенит. Подтягиваемая тросом ноша идет с

трудом, цепляясь за пни, взрывая горы снега. Увы, она не дошла до складской площадки:

лопнул кронштейн. Лебедчик заругался на чём свет стоит. Подозвал Юру.

– Дуй в поселок за кронштейном.

– А разве нет запасного? – наивно спрашивает Юра.

Лебедчик смотрит на него точно так же, как смотрел доброй памяти школьный учитель

Апельсин Салатыч, когда Юра у доски нёс великую чепуху. Под этим красноречивым

взглядом юноша горит со стыда и направляется по тропке к поселку, в душе радуясь, что хоть

ноги разомнёт на ходу. Навстречу попадается бригадир Бызов.

– Куда, дружок? За кронштейном? Вертай обратно. Их брат, ещё вчера не было. В район

за ними послали, в цереме, да привезут ли кто знает...

– Что же делать?

– Пошли к костру.

У костра собралась вся бригада. Юра по простоте душевной думал: вот будет шуму-гаму!

А ведь ничего. Люди устраивались вокруг огнища возможно удобнее: кто на еловых ветках,

кто на чурбаке, кто мастерил подобие кресла, вбивая колья в глубокий снег. «Видать,

дело

привычное», – соображает Юра. Дуня Петялина вынула из корзинки сковородку, поставила

её на каменные угли и положила кусок свинины. Аппетитный запах жареного разлился в

морозном воздухе.

– Вот и закусим, бывало, – потянул носом лебедчик.

– Только тебя и угощать, – отозвалась Дуня. – И так добро кронштейны ломаешь.

– Жарким накормишь, так не сломается кронштейн, – гоготнул лебедчик.

Дуня уставила руки в боки и под дружный хохот лесорубов закидала лебедчика

вопросами:

– У тебя? Не сломается? Да бывало ли когда такое?

А лебедчику хоть бы что. С невозмутимым видом он очистил топором от сучьев длинный

березовый прут. Заострив конец прута, насадил на него ломоть хлеба, густо посоленный, и

стал жарить над пламенем костра.

Дуня изумленно уставилась на него.

– Что ты делаешь? Ведь спалишь хлеб...

– Ты, девонька, не спали чего-нибудь, – ответил лебедчик, переворачивая ломоть то

одной, то другой стороной. Когда же он стал с аппетитом есть поджаренный, хрустящий на

зубах хлеб, у Юры засосало под ложечкой. И он последовал примеру лебедчика.

На тропке появился Иван Иванович, но, заметив собравшихся у костра, свернул в

сторону и заприхрамывал вдоль опушки.

– Иваныч, иди сюда погреться! – гаркнул Бызов.

Мастер, будто не слыша, уходит всё дальше и дальше. И Юре становится грустно. Он

смотрит на удаляющуюся фигуру мастера и думает: «Он уходит подальше от греха. А я? Чем

же лучше я, согревающий у костра ноги, озябшие в пору безделья?..»

3

В воскресенье в клубе концерт. Афиша, намалеванная лиловыми чернилами на обороте

старого плаката, косо прибитая над прилавком продовольственного ларька, заставила Юру

улыбнуться. И слово-то концерт в этом медвежьем углу звучало, как насмешка. «Где же они

тут ставят свои концерты? Не на конюшне же, в самом деле», – думал Юра. Спросил об этом

продавщицу.

– Зачем на конюшне! – обидчиво глянула она. – У нас клуб есть...

Широким ножом она ловко отрезала полбатона хлеба, положила на весы и, косясь глазом

на стрелку, закончила прерванную фразу:

– ...Не хуже вашего, городского...

– Что ж, посмотрим.

– Милости просим.

Вечером, собираясь в клуб, Юра обратил внимание на свои помятые брюки. Выутюжить

бы надо... А для чего? Подумаешь, театр! Сойдет и так.

Всё же руками, как мог, разгладил особенно мятые места, попытался выправить чуть

заметные старые складки.