Макорин жених
Шрифт:
даже электропилы были не у всех, многие обходились старой лучковкой, бездействовали
трелёвочные лебедки, на нижнем складе, печально опустив длинные шеи, застыли
запорошенные снегом погрузочные краны. А люди трудились напряженно, и сил у них не
хватало, чтобы справиться с заданием. Егор вечером в конторе сказал об этом Синякову. Тот
покрутил меж пальцами карандаш, как-то кисловато глянул на нового бригадира и сказал
сквозь зубы:
– С кранами этими только
Со временем Бережной убедился, что первое впечатление не было обманчивым. Синяков
не любил техники и боялся её. Это подтвердил и Иван Иванович:
– Пожалел я однажды Синякова, ей-богу. Директор его взял в оборот. Ты, говорит,
консерватор, ты антимеханизатор. Сидишь ты на своем Сузёме, как сыч на овине в дневную
пору, глаза пялишь, а ни хрена не видишь. А он, Синяков-то, хлопает глазами и впрямь будто
сыч. А мужик-то ведь он неплохой. Всю, можно сказать, мочь Сузёму отдал. Как пришел с
войны, до её конца скрипел, кряхтел, с бабами воевал, штурмы-авралы всякие устраивал,
тянул план. А как тянул? Все деревни на зиму очищал. Держишь топор в руках – в делянку.
Как иначе будешь делать, парнечок, лес-то надо. Ну, после войны, к тому времени, как ты
пришел, полегчало, вербованные появились. Особенно подбросила рабочей силы амнистия.
Не все, конечно, с добром ехали, иные не забывали свои старые ухватки, с теми ухо востро
держи. Получат подъемные, одежное барахлишко и – драла. Поверишь ли, находились
ловкачи – по три раза в сезон умудрялись завербоваться. Во как, парнёчок! А были и добрые
мужики, работяги вроде Бызова. Знаешь его? Те приживаются, в люди выходят. Да вот
удивленье: чем больше на лесопункте людей, тем меньше порядку. Машины стоят, план
трещит, Синяков с телефона не слезает, донимает район: давайте сезонников дополнительно.
А их уж, сам видишь, помещать некуда, бараки переполнены. Как же тут ум повернуть? Ты,
может, разберешься, Егор Павлович, человек ты ныне бывалый и по военным погонам высок.
Нашему уму что-то не под силу...
– Прибедняйся, прибедняйся, – засмеялся Бережной. – Мужик, брат, всегда мужиком
останется, он любит прибедняться... А загадку ты мне загадал, Иван Иванович, правильную.
Надо над ней покумекать.
2
Макора увидела Юру в лесу и удивилась, какая нужда занесла сюда человека в
длиннополом городском пальто и в лёгких ботиночках. Она подошла к Юре в тот момент,
когда он усердно тер ладонями прихваченные морозом уши.
– Кусается морозец-то, молодой человек?
Юра через силу улыбнулся, стараясь натянуть кепчонку на уши.
– Кусается...
–
– Да завхоз говорит, нет ни фуфаек, ни валенок...
– Странно. Вы зайдите-ка после работы ко мне.
– Хорошо.
Вечером в рабочкоме Макора подробно расспросила Юру о его житье-бытье, о том, как
он попал в эти лесные края. Юра, почувствовав материнскую теплоту в её отношении к нему,
рассказал обо всём без утайки, он не жаловался и не нюнил, а скорее подтрунивал над собой
и над своими злоключениями. Макоре парень понравился. Она сказала ему на прощание:
– Приходите-ка вы, Юра, к нам в рабочком почаще. Поможете в культурной работе.
Давно молодежь просит литературный кружок в клубе создать, да некому руководить. Вот
вам бы...
Юра покраснел до корней волос.
– Смогу ли я, Макора Тихоновна? Одно дело в школе...
– А вы попробуйте, – убеждала его Макора, крепко пожимая ему руку. – И теплую
одежду завтра получите у завхоза обязательно. Слышите?
Она рассказала о сегодняшней беседе мужу. Егор, как всегда, помолчал сначала,
поскоблил затылок, а потом сказал:
– Синяков только одно и знает – требовать людей. А нешто бы заняться с теми, кто уже
есть. Этого парнюгу я тоже приметил в делянке, толковый, и душа вроде к делу у него лежит.
Подобрать бы таких да поучить, из них вышли бы и механизаторы, и бригадиры со временем,
и мастера.
– Ты, Егорушка, взял бы к себе Юру. А? У тебя он бы к делу приучился, – замолвила
Макора.
– Сразу так и взять, – ответил ей недовольным тоном Егор. – Уж не кажется ли тебе, что
у меня рай, а у других ад. Бызов – мужик дельный, с головой и с душой. В его бригаде
парнишке не хуже будет. А я по времени посматривать за ним стану, да и ты поглядывай,
коли он тебе по сердцу приходится. Не пропадёт, ежели у самого на плечах голова, а не
пустая канистра из-под бензина. К Синякову, говоришь, пойти?.. Я бы и пошел к нему. Всё-
таки человек, который в былые времена учил меня уму-разуму. Да толк-то будет ли?
Скорлупой какой-то покрылся Федор Иванович. В старину, бывало, ломил напролом, был
прям да справедлив. И за это ему спасибо. Умел смотреть и на свои недостатки с острой
смешинкой. Век не забыть, как он про свою Анфису сказал: «Не кулак, а ещё похуже того...»
И с Анфисой разделался, сумел. А теперь вот и новой семьей обзавелся, да ещё какой семьей!
А вот окостенел. Отчего с ним эта нелегкая случилась, ума не приложу.
– Просто закис он на одном месте, вот и всё. Въелась в человека многолетняя привычка и