Малавита - 2

Бенаквиста Тонино

— Трудный выдался денек. Для всех. Надеюсь, твоя будущая невестка ничего не заметила. Пойду пройдусь, надо успокоиться перед сном.

— Джанни…

Но что после такого скажешь? Любые объяснения были бы оскорбительны, а Магги не хотелось переходить от унижения к оскорблению. Она боялась гнева Фреда, с которым ей будет не справиться. Против всех ожиданий, ему удалось сдержать эту невыносимую боль, и теперь его потрясение принимало другую форму, более глубокую, безмолвную. Не будет ни трагедии, ни бури, ни затишья, ни возвращения к нормальным отношениям, ни примирения.

Ничего больше не будет. Уверенность в этом помогла ему быть убедительным и найти правильный тон.

— Хочешь, я скажу тебе, Ливия? Это мерзость — то, что вы мне устроили, но я знаю, почему ты это сделала. Я такой, какой есть, и если Уоррен побоялся познакомить со мной эту девочку, я сам виноват в этом. Если из Тома вышел более пристойный свекор, чем из меня, то и тут некого винить, кроме себя самого. И кто знает, вдруг это испытание поможет мне сблизиться с сыном?

Магги ждала всего, только не удивительной мягкости.

— Уоррен вырос, Ливия. Теперь он мужчина. Пора и мне им стать.

— Джанни…

— Мне самому надо что-то делать для этого. Пусть даже получая по морде, как сегодня.

Магги незаметно погружалась в обманчивую надежду, и вскоре та накрыла ее с головой. А что, если и правда свершилось чудо? Что, если ее муж задумался наконец по-настоящему над своей жизнью?

Чтобы сделать свое раскаяние еще более убедительным, Фред поцеловал Магги в лоб, и она приняла этот поцелуй как знак прощения, молясь про себя, чтобы за прощением последовало забвение.

Он спустился вниз и вышел в ночную, пахнущую лесом прохладу, освещенную отблеском полной луны. Том в распахнутой на голой груди рубашке сидел, опустив руки, на каменных ступеньках жилища Питера. Прикрыв глаза и жадно вдыхая свежий воздух, он пытался восстановить внутреннее спокойствие.

— Что там с Питером? — спросил Фред.

— Он вне опасности, завтра вернется.

— Тем лучше. Я пройдусь до часовни. Вы понимаете — мне надо побыть одному.

Сегодня Том был не просто защитником Магги, он стал ее сообщником. Уоррен, потерявший уважение к отцу, предпочел ему другого. И Бэль, чистая, невинная Бэль, вместе со всеми участвовала в этой комедии. Она называла Тома «папой», а такое забыть труднее, чем плевок в лицо. Какое злодейство! Дети его детей, быть может, никогда не узнают, что они — Манцони. Фред будет самой страшной семейной тайной, пока окончательно не исчезнет в памяти поколений.

— Спокойной ночи, Том.

— Спокойной ночи, Фред.

Агент молча проводил его взглядом. Да, вечерок… Гордости собой он ему не прибавил, однако рано еще решать, успех это или фиаско. Сейчас он хотел одного: послать всё к черту и забыться сном на столько, сколько потребует его тело. Но он не сможет уснуть со спокойной совестью, пока не позвонит жене и не скажет, как ему ее не хватает.

В девятнадцать тридцать Карен в накинутом на плечи пальто собиралась уходить. Она не сразу сняла трубку: у крыльца дома в Таллахасси, штат Флорида, в машине ее ждала сестра, с которой они собирались поужинать вместе.

— Это я, душа моя.

— Томас? У тебя все в порядке? Обычно

ты не звонишь в такое время.

— Я хотел поцеловать тебя, прежде чем лечь спать… Тебе, может, некогда?

— Мы с Энн едем ужинать в мексиканский ресторан, но я так рада тебя слышать, дорогой. Как ты там?

— Я во Франции, на юге, завтра еду в Париж. На этой неделе мне придется выполнить одно особое задание; покончу с ним, сразу приеду домой недели на две.

— У тебя за хорошей новостью всегда скрывается плохая. Ты называешь это задание особым, чтобы не говорить, что оно опасное?

— Нет-нет, успокойся, ничего такого. Опасности вместо меня подвергаются другие, я только руковожу. Молодежь любит лезть на рожон, как и я сам в их возрасте, и я не могу отказать им в таком удовольствии.

— Значит, до твоего приезда можно спать спокойно?

— Ты и не заметишь, как я окажусь рядом с тобой. Поцелуй за меня твою сестру.

— Обязательно.

— Я хотел еще сказать…

Но у него не повернулся язык проговорить слова, и они так и остались невысказанными у него на сердце: Знаешь, сегодня вечером, я изображал супружескую пару с другой женщиной. За столом я положил ей ладонь на руку, в точности, как делаю это с тобой, и очень убедительно рассказывал всякие истории из нашей совместной жизни, которой не было, а потом случайно назвал ее «дорогая». Как видишь, мои задания не слишком опасны, это было самым рискованным.

— Что, любимый?

— Я люблю тебя.

— Я тоже.

Том повесил трубку, спокойный и умиротворенный, готовый наконец отоспаться как следует. Через какие-то две недели он снова увидит Карен и устроит ей новый медовый месяц. Том так скучал по ней все эти долгие годы работы в Европе, что, возвращаясь домой, превращался в самого романтичного и страстного любовника в мире. Разлука лишь укрепляла их любовь, и никакие невзгоды их не пугали. Это была единственная польза от его одиночества.

В тот самый момент, когда он собрался наконец лечь на свою походную кровать, зазвонил мобильник, и на дисплее высветилось имя Алека Хиргрейвза. На этот вызов он не мог не ответить: звонил шеф Бюро из Вашингтона. Том устало вздохнул и заговорил первым:

— Алек? Ты обычно звонишь, чтобы сообщить о какой-нибудь проблеме, но, знаешь, сегодня мне так не хотелось бы никаких проблем…

— Миранда только что сломала ногу на тренировке.

— Что?!

— Ну, ты же ее знаешь, вечно лезет впереди мужиков, вчера решила побить свой собственный рекорд на второй дистанции и влепилась в барьер.

— О, черт! Вот дура!

— Примерно то же сказал и я.

— А я собирался завтра вечером встречать ее в Руасси…

— Операция Костанца отменяется. Можешь ехать в отпуск раньше. Но я бы предпочел откусить язык, чем сообщать тебе такую благую весть.

— Полгода! Полгода подготовки псу под хвост! Упустим Джерри Костанцу в Париже, еще лет пять не сможем до него добраться; если, конечно, он не пойдет на большой риск, а он не пойдет.

— Миранда боится тебе даже звонить, Том.