Мальчик за последней партой
Шрифт:
ХЕРМАН. В таком случае здесь не хватает одной сцены. (Листает папку с сочинениями) Вот. Между эпизодом на террасе и этим нужна сцена, которая бы оправдала перемены в Клаудио.
Пауза.
КЛАУДИО. На террасе, днем. (Пауза) То, о чем вы говорите, на самом деле произошло, только мне показалось, что это будет лишним.
Достает бумагу и ручку.
ХЕРМАН. Ты, случайно, не о рентгене? Надеюсь, ты
Клаудио начинает писать.
КЛАУДИО. Дверь на террасу открыта… Эстер там одна, ест яблоко… «Холодно», говорю я…
ХЕРМАН. Рафаэль, ты не мог бы задержаться?
Рафа подходит ближе.
ХЕРМАН. В тот день, когда я тебя вызвал к доске… В общем, мне показалось, что ты не понял, что я всего лишь хотел… (Пауза) Тебе ведь нравится баскетбол?
РАФА. Ну да.
ХЕРМАН. Вот представь, что тренер поправляет тебя, когда ты делаешь бросок, или то, как именно ты бросаешь мяч… Не знаю, я совсем не разбираюсь в баскетболе.
Протягивает книгу. Рафа смотрит на нее и передает Клаудио.
РАФА. Мне показалось, что он хотел со мной поговорить, но ему типа было нечего сказать. И тогда он дал мне это. (Подражая Херману) «Ничего не подчеркивай, страницы не загибай, переплет не ломай».
КЛАУДИО. Вы дали ему «Письмо из Дублина»? Ничего себе!
ХЕРМАН. Это ты о чем? Что я дал Рафе «Письмо из Дублина», или что я вообще дал ему книгу? Он ведь тоже мой ученик. «Письмо из Дублина» - это история неправильного толкования поступков. Главная героиня воспринимает как оскорбление то, что на самом деле оказалось недоразумением…
ХУАНА. Кажется, я наконец-то нашла! Прямо в точку! (Показывает Херману каталог) Она наделала много шума в Голландии. А у нас пока не выставлялась.
ХЕРМАН. Китаянка?
ХУАНА. Да, но родилась в Лос-Анджелесе. Она пытается по-новому взглянуть на традиции каллиграфии с позиций жанра.
ХЕРМАН. «С позиций жанра»… Ты знаешь, что я думаю про эти позиции. С позиций мужчины или женщины, гомосексуала или гетеросексуала, белого или черного, позвоночного или беспозвоночного… Когда я вижу Веласкеса, слушаю Моцарта или читаю Гете, я предпочитаю не думать ни с чьих позиций.
ХУАНА. Нет, скажи, как тебе? Мне кажется, она может быть вполне доступна среднему зрителю.
ХЕРМАН. А какая разница между «Небом над Шанхаем 6» и «Небом над Шанхаем 7»?
ХУАНА. В этой серии нет ни одной повторяющейся картины. Есть микроскопические вариации, которые стихийно генерируются компьютером.
ХЕРМАН. И они что-нибудь выражают? Имеют какой-то смысл?
ХУАНА. Нет, смысла никакого, это лишь то, что ты видишь – всего лишь «образ». Но ты согласен, что они действуют на зрителя совершенно завораживающе? Подавляют своей несокрушимой материалистичностью?
ХЕРМАН. Да, честно говоря, немного пугают... (Листает каталог) Можно я возьму?
ХУАНА. Конечно, все спокойно посмотри, а потом скажешь, что ты думаешь.
Херман убирает каталог в портфель. Клаудио заканчивает написание недостающей сцены и отдает текст
КЛАУДИО. Дверь на террасу открыта… Она там одна, ест яблоко… (Обращается к Эстер) Холодно.
ЭСТЕР. Мне нравится такая погода.
Откусывает яблоко.
КЛАУДИО. Днем парк совсем другой, не то, что вечером. Я вижу детей на качелях, пенсионеров из группы тай-чи, африканцев, которые там околачиваются в любое время дня и ночи.
ЭСТЕР. В этом парке Рафа научился ходить. И Марта тоже. Мы втроем проводили там целые дни. Только качели были другие, железные.
КЛАУДИО. Она указывает на качели. Полуденный свет скользит по ее руке.
ЭСТЕР. Видишь ту скамейку? Летом я много раз видела тебя на ней.
Пауза. Эстер морщится от боли, ее плохо держат ноги. Клаудио помогает ей устоять на ногах.
ЭСТЕР. Это позвоночник. Меня прооперировали, но все без толку. Такое не лечится. Я пробовала иглоукалывание – тоже не помогает. Когда я устаю, через меня как будто электрический разряд проходит. Не могу долго стоять на ногах. Не могу бегать – а ведь раньше я выходила с Рафой на пробежки. И танцевать тоже не могу.
КЛАУДИО. Я вспоминаю семь пар обуви у нее в шкафу. Интересно, в каких она танцевала, пока могла? Я пытаюсь представить, как она танцует в красных туфлях. Как танцует в парке босиком, на желтых осенних листьях.
Клаудио поднимает с пола яблоко, откусывает и отдает Эстер.
ХЕРМАН. «Я пытаюсь представить, как она танцует в красных туфлях. Как танцует в парке босиком, на желтых осенних листьях». Такое впечатление, что перед тем, как это написать, ты объелся персиков в сиропе. Яблоко – это что, символ? Дурацкий символ? Или просто яблоко? Босые ноги, желтые листья… Ты, наверное, метишь в редакторы художественных каталогов. (Достает каталог, что ему дала Хуана, читает) «Что бросается в глаза в работах Фенг Танг? В первую очередь – тишина. Рожденные в несуществующем уголке между Востоком и Западом, эти безмолвные образы противостоят шуму целого Земного шара, оглушающим крикам…» и так далее, и так далее. Как жаль, что на это приходится тратить слова! Худшая литература создается для каталогов современного искусства. Безвкусные стихи, словечки из жаргона торговцев произведениями искусства, откровенные небылицы… И все ради того, чтобы кому-то продавать подобный бред: вот, взгляни на фотографию. Это считается искусством только потому, что кто-то так написал. В противном случае это чистой воды профанация. Есть ли более печальная участь для литератора? Состряпать статейку от имени министра образования: «Набери-ка мне слов двести, чтобы как-то оправдать это убожество». А моя жена продает такие вещи. Она управляет художественной галереей под названием «Лабиринт Минотавра», иными словами - там можно легко заблудиться. Она перешла по наследству двум дамам, которым хватает здравого смысла называть вещи своими именами, и они ей сказали, что хватит продавать «искусство для извращенцев», иначе они прикроют эту лавочку. А здесь (указывает на каталог) надувательство начинается с названия: «Небо над Шанхаем». С таким же успехом можно было написать «Кинг-Конг» или «Унесенные ветром». Короче говоря, нет ничего хуже союза бесталанных художников с продажными писателями. «Я представляю себе, как она танцует в парке босиком, на желтых осенних листьях». Нет, Клаудио, так не пойдет, и ты сам это знаешь.