Мальдивы по-русски. Записки крутой аукционистки
Шрифт:
– Ну, смотри!
Чурилин легко и нежно развернул меня в сторону, противоположную спальне. Здесь, в промежутке между круглым столом и большим окном, стояли два мольберта. На одном в широком подрамнике пестрела радужным разноцветьем какая-то абстракционистская абракадабра, а на втором.
Женщина, глядящая на меня с небольшого холста, газетный размер А3, не больше, казалась странно знакомой. Роскошное декольте, с рубиновой ягодкой подвески над таинственной ямочкой меж грудей, распущенные светлые локоны, несколько небрежные, словно красавица только что проснулась и взглянула
Клянусь, я в жизни не видела ничего прекраснее! Ни в Третьяковке, ни в Эрмитаже, ни в Русском музее.
– Это я?
Павел промолчал. Впрочем, ответ и не требовался. К чему?
Я вглядывалась в прекрасное лицо, узнавая и не узнавая. На портрете все было моим и все – чужим! Будто сквозь слепящее золото проступала жесткая ржавчина. Или наоборот, сквозь хмурые облака – далекое солнце. Пораженная, я стянула темные очки. Впечатление стало просто ошеломляющим: через нежные тонкие черты прекрасной женщины невероятным образом проглядывал иной облик – сильный, мужественный, даже несколько грубоватый – словом, мужской.
– Паша, – растерянно и восхищенно обернулась я к автору, – Паша.
– Что с тобой? – вдруг обеспокоенно поднял он мое лицо за подбородок. – Что с глазами? Ты плакала?
– Да, – искренне кивнула я. – Искала тебя по всему ледоколу два дня, уже решила, что не найду.
Он посмотрел на меня странно и счастливо:
– Так ты прилетела ко мне?
Смущенно потупившись, я промолчала, будто показывая: к чему слова, если нам обоим и так все ясно.
– Как же ты это написал? – Я снова прилипла к портрету.
– По памяти, – просто ответил гений. – Я тебя вижу такой.
– Это – мне? Ты мне подаришь?
– Нет, Дашенька, этот – не подарю. Это слишком личное.
Я совершенно не расстроилась. Дурачок! Конечно, он еще сомневается, соглашусь ли я стать его музой и женой. А когда соглашусь, вопрос сам собой отпадет.
– Ты хочешь ее продать? – лицемерно вздохнула я.
– Нет, Дашенька, такие работы не продаются. По крайней мере, при жизни художника.
– Но ты же обещал написать мой портрет и подарить мне!
– Обязательно напишу, – расцвел он, – если ты мне попозируешь. В Москве, дома. Только это будет совсем другой портрет. Ты согласна?
– Легко! – Я нежно тронула его за рукав: – Сколько скажешь!
Женщина всегда знает все наперед. В первые сорок секунд знакомства. Это – доказанный наукой факт. Так и я совершенно точно знала, что позировать Павлу Чурилину я буду много и часто. И великое число моих портретов рассеется по миру, осядет в частных коллекциях и лучших музеях. Именно мое лицо, это, с портрета, или иное, ничуть не хуже, станет символом творчества гениального Павла Чурилина. Поэтому главной моей задачей на ближайшие десять лет станет не превратиться просто в его музу, а сохранить свою самобытность и состоятельность в профессии. То есть остаться личностью с большой буквы, чтоб весь мир понял: выбор художника неслучаен! Эта женщина, то есть я, достойна
Да, я это уже знала, а Паша пока нет. Ничего, сюрприз будет, как говорит мой любимый Шифрин. Или Хазанов? А, какая разница?
– Павлик, а где твои северные пейзажи? – ласково поинтересовалась я. – Покажи!
– Наброски, Даш. – Он выдвинул из-за дивана несколько подрамников. – Я стараюсь ловить настроение и свет. А доделаю потом, дома. Но это будет сенсация! Представляешь, совершенно случайно, ну, просто по наитию, нашлось такое смешение красок. В Москве бы никогда не догадался!
Я перебирала холсты. Сиреневые льды, зеленые снега, розовое море. Куски неба совершенно невероятных волнующих цветов. Я и думать не думала, что у белого может быть столько оттенков! Пронзительность и чистота, вот чем поражали наброски Паши.
– Потрясающе… – вымолвила я. – Паша, ты – гений.
– А ты не знала? – кокетливо прищурился он. – Я знал, что Север – это мое! Не зря сюда рвался. И это все, – он обвел руками свою голову, видно, намекая на перемену внешности, – тоже не зря! Я – гений, Даша! Гений! Ты понимаешь?
– Конечно, понимаю, – я чмокнула его в щеку. – Что будем делать?
– Работать, Дашенька! Работать и работать! Вот, начал до обеда. – Он ткнул в абракадабру на мольберте. – Пока не ушел свет, надо закончить! Ты меня простишь?
Ясное дело, ни прощать Чурилина, ни уходить от него сейчас мне не хотелось. Но. Как будущая жена гения, я просто обязана относиться с уважением к вдохновению мастера и всячески его поощрять.
– Конечно, Павлик, работай! Я пойду к себе, а за ужином встретимся. Да?
– Обязательно! Вечерами я стараюсь хоть немного отдыхать: глаза очень устают. Сходим в бар. Или на танцы. Хочешь?
– Куда скажешь! – Я совершенно определенно давала понять, что его интересы для меня превыше собственных.
Напоследок мой взгляд снова приклеился к чудесному портрету. Загадка, в нем заложенная, волновала меня необычайно. Отчего-то вдруг показалось, что, разрешив ее, я пойму саму суть жизни, ее смысл и разберусь с собственным предназначением.
– Паша, а можно. – Я замялась. – Можно я возьму портрет с собой? В свою каюту? Хочу рассмотреть подробнее.
– Портрет? С собой? – Он несколько оторопел.
– Да не бойся, – засмеялась я, – не потеряю! Мы же все в одной лодке!
– Бери, – недоуменно и, честно говоря, не очень охотно пожал плечами он. – Только осторожнее.
– Спасибо! – Я чмокнула его еще раз и выскочила из каюты.
Очень кстати, что он сейчас будет работать. Я хоть в порядок себя приведу! Ужас ведь на кого похожа! Раз я вполне могу смотреть на мир без очков, значит, можно и реснички подкрасить, и лицо подправить. То есть нанести обычную боевую раскраску. Чтоб Чурилин и вовсе обалдел. И пусть тогда Боков, увидев нас вместе за ужином или в баре, кусает свои костлявые локти. Сразу ведь сообразит: меня потерял и картины не приобрел. Так тебе, Антоша, и надо! Вали в свой Голливуд, оправдывайся, как лучшего сценариста упустил! А ко мне даже подходить не смей! И вообще, сегодня вечером я от тебя в Пашин люкс перееду. Вот так.