Маленькие милости
Шрифт:
– Как так вышло, что я не расист? – заканчивает Бобби, сразу догадавшись, к чему она клонит. – Ты это хотела спросить?
– Ну да, что-то в этом духе.
Он отпивает из стакана.
– Мои родители были, мягко говоря, людьми непростыми. Поженившись, они оба отказались от своих стремлений, а вымещали всё на детях. Они терпеть друг друга не могли, но признаться в этом отказывались. Поэтому они пили, ссорились и любыми правдами и неправдами вынуждали нас, детей, быть солдатами в их войнушке. А когда мать заболела и умерла, отец вдруг осознал, что любил ее с не меньшей силой, чем ненавидел. И от этого стало
Кармен смотрит на него с заинтересованной полуулыбкой.
– Допустим.
– Но при этом они не были расистами. Сама идея – ее полный абсурд – не укладывалась у них в голове. Не пойми меня неправильно, они не считали, будто все черные непременно хорошие; скорее, наоборот, они считали скотами всех подряд, вне зависимости от цвета кожи. Но больше всего осуждали тех, кто мнил себя лучше только потому, что у него кожа светлее. Эти были для них полными подонками. – Бобби улыбается, припоминая, как родители умели спорить буквально о чем угодно. – В нашем доме на Таттл-стрит было два самых больших прегрешения: жалеть себя и быть расистом, что, если вдуматься, по сути одно и то же.
– Думаю, они бы мне понравились.
– Да, с ними бывало очень весело, – признает Бобби, – но только до пятой стопки.
– А к чему они стремились?
– М-м-м?
– Ну ты сказал, что они отказались от своих стремлений.
– А, ты про это… Мой отец был художником. Не просто маляром – хотя и им, конечно, тоже, – а настоящим живописцем.
– А твоя мать кем хотела стать?
– Кем угодно, только не матерью или домохозяйкой. Думаю, она просто хотела жить, как ей захочется… – Бобби испытывает полузабытое чувство: очень давно никто так глубоко не залезал к нему в душу. – А что твои родители?
– Хотели, чтобы я удачно вышла замуж. Жила в пригороде, ни в чем не нуждалась. Я почти не сомневалась, что подвела их. Однако незадолго до смерти мама сказала мне: «Мы с отцом не одобряли твоих решений, но всегда тобой гордились». Не странно ли говорить такое ребенку?
– А по-моему, это очень хорошие слова, – произносит Бобби, подумав. – Ты сама выбрала свой путь. И пусть он оказался не тем, который желали для тебя родители, у тебя все получилось.
И снова в памяти всплывает Мэри Пэт Феннесси, лишившаяся обоих детей. Господи, что же дает ей силы каждое утро вставать с постели?
Ярость.
Обида.
Гнев.
– Ты из зажиточного класса, однако отказалась от всех привилегий, чтобы помогать тем, кому повезло меньше. Чтобы, на хрен, сделать хоть что-то полезное в этой жизни. Будь я твоим отцом, то гордился бы тобой.
– Будь я твоей мамой, то гордилась бы тобой, – произносит Кармен, щелкая его по носу указательным пальцем.
– Странная тема для обсуждения нагишом, не находишь?
– Да уж!
Она перекатывается набок, а Бобби крепко обнимает ее сзади. Так они и засыпают под открытым окном и с включенным телевизором.
Глава 26
Ночует Мэри Пэт в мотеле на Хантингтон-авеню, через дорогу от Материнской церкви Христа-Ученого. В мотеле принимают наличные, не спрашивают удостоверения личности, и, самое главное, там есть подземный гараж, в темный, пропахший маслом угол которого Мэри
Она сидит у себя в номере почти без света и смотрит на площадь перед церковью. Мэри Пэт мало что знает об архитектуре и совсем ничего – о научных христианах, но Материнская церковь впечатляет. Это два здания: одно маленькое, угловатое, с острым шпилем на башне, очень органично смотревшееся бы где-нибудь в Париже; а другое, расположенное за ним, покрупнее и как будто сошло с открытки с видами Рима: огромный купол, лежащий на могучих колоннах, соединенных широкими арками. И все это великолепие отражается в длинном узком бассейне, который тянется вдоль площади.
Если б всего две недели назад Джулз пришла к матери и сказала, что решила примкнуть к Христианской науке, или как там ее называют, Мэри Пэт выставила бы дочку за дверь. Феннесси и Флэнаганы исстари принадлежали лону Римско-католической церкви. Так было и так будет всегда, даже не обсуждается. Однако сейчас сама мысль отрекаться от кого-то просто за то, что тот по-иному славит Господа, кажется до невозможности тупой. И плевать, в чьи объятия попала Джулз: Христа-Ученого или в кого там верят буддисты с епископальцами, главное – она рядом с Богом. И больше не знает ни страха, ни ненависти.
Мэри Пэт включает крохотный телевизор на комоде и возится с антенной, пока не ловит Пятый канал. Она попадает на последние полчаса «Гарри О» [44] . Впрочем, эту серию она уже видела и отключается, тупо глядя в экран, даже не понимая, что отключилась, пока вдруг не приходит в себя и не обнаруживает, что уже идут новости.
В последние дни такие выпадения из реальности происходят часто. Мэри Пэт не засыпает и даже не дремлет, но время куда-то пропадает. И она, кажется, пропадает вместе с ним.
44
«Гарри О» – американский сериал, транслировавшийся с 1974 по 1976 г. Главный герой – Гарри Оруэлл, полицейский, который из-за ранения в спину был вынужден уйти в отставку и переквалифицироваться в частного детектива.
Где-то в середине выпуска, перед спортивным блоком, ведущий вскользь упоминает, что «прощание с Огастесом Уильямсоном, юным афроамериканцем, чья трагическая гибель на станции “Коламбия” всколыхнула расовые трения накануне десегрегации школ, пройдет завтра утром в Третьей баптистской церкви».
Мэри Пэт вспоминает открытку, которую ей прислала Соня, когда умер Ноэл. Умей Мэри Пэт писать хотя бы вполовину так же хорошо, она бы тоже написала что-то подобное. Но она не умеет. И дело не только в плохой грамматике, но и в отвратительном почерке.
Она снова смотрит в окно на величественные сооружения, отражающиеся вместе с соседними домами в длинном бассейне, и думает: вот люди рождаются и умирают, а здания остаются. Однако время разрушает даже столь грандиозные сооружения.
«Я не боюсь смерти, – мысленно обращается она к церкви, к комнате мотеля, к Богу. – Совсем не боюсь». – «А чего тогда ты боишься?» – «Жить в мире без нее». – «Возможно, она чувствует то же самое». – «Кто? Джулз?» – «Нет, глупая. Соня».