Маникюр для покойника
Шрифт:
– Зато несъедобные, – фыркнула Аня.
Я вздохнула, вспомнив свой «супчик».
– Моя мама называла этот рецепт «минус десять».
– Как? – не поняла я.
Анечка рассмеялась.
– Пачка соли когда-то стоила десять копеек, ни масла, ни дорогой фольги или сметаны для данного блюда не требуется, так что теряете только десять копеек.
Возле метро тетка, замотанная в несколько шарфов, хлопала себя рукавицами по бокам. Погода и впрямь была ужасающая. Холодно, скользко и как-то неуютно. В такой день хорошо дома, на диване, с книжечкой и пирожными, и уж совсем
– Тебе с чем? – хриплым голосом осведомилась продавщица и закашлялась.
Я на секунду призадумалась. Господи, и что это я собираюсь делать? Покупать на улице еду из рук больной женщины.
– Не боись, – хмыкнула бабища, улыбаясь. – СПИДа нет, простыла на ветру, а сосисочки свежие, не сомневайся. Так с чем?
– С горчичкой, – неожиданно против воли вымолвил язык.
Торговка откинула крышку, вытащила длинную булку, ловко всунула внутрь розовенькую колбаску, полила горчицей и подала мне вместе с салфеткой:
– Приятного аппетита.
Краем сознания я отметила, что она берет продукты и деньги одной и той же рукой без перчатки, но зубы уже вцепились в сандвич. Упругая кожица лопнула, рот наполнил ароматный сок. Хлеб оказался мягким, приправа умеренно острой, никогда до сих пор я не пробовала такой восхитительной еды. Даже в ресторане «Максим», куда иногда мы с Михаилом заглядывали, не подавали подобной вкуснятины. Проглотив хот-дог, я облизнулась и, махнув рукой на все соображения гигиены и поправ принципы правильного питания, приобрела в соседнем ларьке чашечку горячего кофе. Принципиально не пью растворимых напитков, так как они наносят непоправимый удар по печени, но сегодня происходили чудеса. Сладкая светло-коричневая жидкость, назвать которую «кофе» было как-то стыдно, приятно пролилась в желудок, согревая меня изнутри. Продавец, простоватый мужичонка лет пятидесяти, сказал:
– Первое дело на морозце горяченького хлебануть, сразу жизнь иной кажется.
Я вбежала в метро, вскочила в поезд, шлепнулась на сиденье и, поджав под себя ноги, подумала: «Как хорошо!»
257-я больница устроилась прямо у метро. Внутри больничного здания нашлась «Справочная», но окно оказалось закрыто. Побродив по этажам, я наткнулась на «Реанимацию» и спросила вышедшую из двери симпатичную женщину в зеленой шапочке:
– Простите, Михайлова не здесь лежит?
– Здесь, – подтвердил врач. – Вы ей кем приходитесь?
– Из милиции.
– Предъявите удостоверение, – моментально отреагировала хирург.
Я растерялась. До сих пор никто не просил у меня документов. Пауза затянулась, докторица начала хмуриться, но тут из другой палаты высунулась голова и закричала:
– Оксана Степановна, скорей, Маркова тяжелеет!
Бросив меня, врач понеслась на зов, я всунула голову в «Реанимацию» и, увидав за столиком худенькую девушку, заныла:
– Доченька, скажи, милая, как тут Михайлова, я ее тетя.
Нет, все-таки не зря я училась в консерватории, явно обладаю актерским талантом.
Девчонка серьезно ответила:
– Состояние крайней тяжести, без отрицательной динамики.
– Что? –
Девица перестала корчить из себя Гиппократа и сказала:
– Плохо ей, но хуже не делается.
– Поговорить можно?
– Больная интубирована.
– Что? – снова не сообразила я.
Медсестра вновь перешла на человеческий язык:
– У нее в горле трубка. И вообще в реанимацию пускают только в крайнем случае.
– Мой случай как раз такой, – заверила ее я.
– Типун вам на язык, – в сердцах заявила «Флоренс Найтингейл», – глядишь, поправится скоро. Запишите телефончик, завтра позвоните.
Поняв, что больше ничего не узнаю, я поехала домой. В коридоре, едва опустив на пол пакет с курицей и солью, сразу сообразила, что Кирюшка дома. Посреди прихожей валялась его новенькая пуховая курточка, чуть поодаль ранец, сапоги и шарфик.
– Ты где? – закричала я.
В ответ – тишина. Испугавшись, я побежала в его комнату и нашла мальчишку на кровати.
– Что с тобой?
Кирка поднял голову:
– Горло очень болит.
Глаза мальчика лихорадочно блестели, лоб оказался горячим, он заболел! Но я хорошо знаю, как следует действовать в подобной ситуации, сама все детство провела в кровати.
Через полчаса довольный Кирюшка пил на кухне обжигающий чай. Я положила в чашку три ложечки сахара и налила яблочного уксуса. Еще надела на мальчишку теплую фланелевую пижаму, а на горло поставила водочный компресс. На ноги, преодолевая слабое сопротивление, натянула толстые носки из деревенской шерсти.
– Кусаются, – ныл Кирюша.
– Ничего, зато теплые.
– Чай кислый!
– Зато полезный!
– Горло чешется, сними шарф.
– Только через час, – грозно заявила я и добавила: – Впрочем, больной ребенок имеет право на капризы. Можешь выразить три разумных желания, постараюсь их осуществить.
Кирюшка оживился:
– А на какую сумму?
Я открыла кошелек, призадумалась и ответила:
– Сто рублей.
– Крабовые палочки, чипсы «Принглс», новый детектив из серии «Черный котенок», – выпалил ребенок. – И чтобы прямо сейчас.
– Ладно, – охотно согласилась я, – вот поставлю курицу и сбегаю.
Кирюшка с изумлением глядел на соль, заполнившую сковородку.
– Ты уверена, что это можно съесть?
– Абсолютно, – заверила я и понеслась к метро.
Через полчаса у нас был полный порядок. По квартире разливался восхитительный аромат, совсем не хуже, чем у Ани. Кирюшка влез под одеяло, обложился книжками и захрустел чипсами. Я села на кухне, вытащила записную книжку Катукова и уставилась на странички. Хорошо настоящим милиционерам. У них и впрямь существуют специальные службы для дешифровки кодов, а что делать мне? Ряды цифр казались бесконечными. В школе у меня по математике всегда была тройка, поставленная жалостливой учительницей Валентиной Сергеевной. На самом деле я не заслуживала даже кола, потому что единица – это уже оценка, подразумевающая хоть какие-то знания, мои же ограничились только таблицей умножения, причем до сих пор путаю: четырежды семь будет в результате двадцать семь или двадцать восемь?