Маникюр для покойника

Донцова Дарья

– А дальше что? – настаивала я.

Сережа подкрутил тощие усики:

– Мать из Кемерова всегда тысячи две привозит. У нее там конвейер. Каждый день по три-четыре операции. Ну предположим, половина больных неимущая, зато другие обязательно отблагодарят. У матери рука легкая.

– Она хороший хирург?

– Она ненормальная! – воскликнул Сережка. – В детстве кукол резала, аппендицит искала, на первую операцию еще студенткой стала, доверили крючки подержать. Другие девушки в кино, на танцы, наша – в анатомичку и потрошит трупы

с упоением…

– Нет, ты прикинь, – оживилась Юля, – три года тому назад у нее у самой возникла необходимость удаления щитовидной железы. Ну прооперировали свои же коллеги, ухаживали, как за куриным яйцом… И, естественно, осложнение!

– Почему?

Юля хмыкнула:

– У врачей всегда так, если заболеют – пиши пропало. Из насморка гайморит получается, аппендицит в перитонит перетекает, дети у них какие-то экзотические болячки ухитряются подцепить. Сережка в детстве подхватил где-то болезнь Вермера, один случай на Москву, исключительно африканская зараза.

– У нас в доме снимали квартиру студенты из Университета Патриса Лумумбы, – засмеялся Сережка, – они меня все жвачкой угощали, вот, наверное, и получил вирус.

– Никогда бы не взял жвачку у незнакомого негра, – сказал Кирка. – Неужели трудно было пойти в ларек и купить?

– В 1980 году? Да мы одну подушечку всем классом жевали по очереди!

– Фу, – пробормотал Кирка, – вот уж не думал, что при коммунистах у людей были такие трудности!

– Ну, словом, у матери горло раздуло, нарыв, – продолжал Сережка, – она домой сбежала и давай в ванной над собой издеваться. Ножницы в шов воткнет, гной выпустит, пластырь прицепит – и на работу!

– Как на работу?! – изумилась я.

– Говорим же, сумасшедшая, – пояснила Юля. – Водолазку старую под хирургическую пижамку нацепила, чтобы больных своим жутким горлом не пугать, и вперед: скальпель в зубы – расступись, щитовидная железа, Романова на лихом коне едет.

Вечером я досконально изучила документы и ничего не поняла. Какие-то квитанции за электричество, копии лицевых счетов, накладные на пищевую соду… Вместо фотографий в папочке лежали негативы. Я попробовала рассмотреть лица запечатленных людей, но совершенно не преуспела. Трудно сообразить, что за фигуры на кадрах.

Утром я опять вышвырнула ключи, и снизу незамедлительно понесся крик:

– Лампадель, кинь ключарики от «Жигулей», «фордик»-то тю-тю!

Проклиная собственную забывчивость, я выбросила другую связку, прогуляла собак, сварила суп, пожарила котлеты и, сунув в пакет бумаги, полетела на «Динамо». Уже выходя из метро, вздрогнула, а вдруг гориллоподобный Слава не придет?

Но он уже стоял у скамейки. На этот раз куча жира была облачена в роскошную куртку из мягкой замши и тонкие ботинки с омерзительными золотыми пряжками.

– Ну, убогая, – прошипел он, когда я тронула его за рукав, – ну, козявка болезненная, как делишки?

Я помахала перед его носом папкой. Монстр довольно хрюкнул и потянул к ней короткопалую

руку, похожую на подушечку для булавок. Он не знал только одного обстоятельства. За две недели я прошла такой путь, который иная женщина не осилит и за целую жизнь. Вместо несчастной, растерянной и ленивой Ефросиньи сейчас на платформе стояла бойкая, уверенная в себе, умная и наглая Евлампия.

– Убери лапы! – рявкнула я. – Сначала стулья, затем деньги. Где Катя?

Жиртрест на секунду растерялся, но тут же пришел в себя:

– Гони бумаги, вошь!

– А ху-ху не хо-хо? – спросила я и добавила: – Вон там, видишь, милиционер прогуливается, сейчас заору, и пусть на Петровке разбираются, зачем тебе бумажки и где Катюша, Славик!

Мужик слегка изменился в лице и сбавил тон:

– Ладно-ладно, поехали.

– Куда?

– За Катериной, обменяем документы на бабу, ты ведь не поверишь, что я отпущу ее, когда приеду домой?

– Нет.

– Тогда пошли.

Мы вышли на улицу и сели в грязные битые «Жигули» первой модели. Дребезжа всеми частями своего престарелого тела, автомобильчик достаточно резво покатил по улицам. Слава принялся насвистывать, я бездумно поглядывала в окно. Внезапно Москва кончилась, и «копейка» понеслась по шоссе, очевидно, развалиной она была только внешне, потому что мотор урчал, словно сытый кот, а на поворотах ее совсем не заносило. Небось «Жигули» были «одеты» в шипованные Пирелли, предмет вожделения и зависти Сережки.

– Куришь? – спросил Слава, когда мы свернули на какую-то боковую дорожку и понеслись по ней с невероятной скоростью.

Я кивнула.

– Открой бардачок, там сигареты…

Я попыталась откинуть крышку, но она не поддавалась.

– Ну, убогая, – хмыкнул Слава, – давай лучше сам.

Не снижая бешеной скорости, он навалился на меня жирной тушей и принялся ковыряться на панели.

«Не дай бог в аварию попадем», – метнулась в голове внезапная мысль, и в ту же секунду я почувствовала сильный толчок, ощутила порыв свежего воздуха… Что-то черное, огромное метнулось навстречу, голова неожиданно уткнулась в ледяную воду, и свет померк.

Сначала вернулся слух, мерный шум наполнил уши. Потом возникло ощущение холодной мокроты. Бог мой, я заснула в ванне, хорошо, что не утонула. Не открывая почему-то плохо слушающиеся веки, я пошарила рукой в надежде обнаружить полотенце, но пальцы наткнулись на сухие веточки. Тело само собой село. Глаза моментально открылись, но они отказывались верить тому, что увидели.

Я находилась в большой грязной куче прелого сена, невесть зачем оказавшейся на обочине. Вправо и влево отходила узенькая асфальтированная дорога, покрытая снегом. Внезапно память услужливо подсказала: мы неслись с большой скоростью, когда толстяк, навалившись на меня, пытался открыть бардачок. Значит, он все же потерял управление, и «Жигули» врезались в дерево. Скорей всего меня выкинуло из машины через ветровое стекло.