Марина из Алого Рога

Маркевич Болеслав Михайлович

Марина чувствовала, что у нея уходитъ почва подъ ногами, что она приходитъ къ заключеніямъ совершенно противоположнымъ тому, что она до сихъ поръ почитала реальною истиной, и съ ребяческимъ испугомъ говорила себ въ первое время, что она измняетъ своимъ убжденіямъ!… Но вслдъ затмъ стала она себя допрашивать: въ чемъ же именно расходятся сами друзья ея съ этою реальною истиной ея убжденій? И… и пришла въ недоумніе… Демократизмъ, любовь къ народу?… Да, дйствительно, они не почитаютъ себя демократами, никогда этимъ не хвалились предъ ней, — но можетъ-ли она по совсти сказать, что не любятъ они народа? О граф уже и говорить нечего: онъ весь, кажется, одна правда — правда и добро, — онъ на дл доказываетъ эту любовь свою именно къ народу; но самъ Александръ Ивановичъ, который такъ смшно сердится на все и бранится: сколько же разъ слышала она его горячія разсужденія о тяжести теперешнихъ налоговъ, о безобразномъ крестьянскомъ суд, гд, какъ сама она не разъ видала, — волостное правленіе вдь тутъ, почти рядомъ со дворцомъ, — гд

кто поднесъ лишній штофъ, тотъ и правъ, — о круговой порук, при которой труженикъ долженъ платить за пьяницу и лнтяя… Не вчера-ли еще такъ забавно смялся онъ надъ мнимыми либералами, которые "подъ народомъ разумютъ одни лапти и онучи, а сапоги почитаютъ недостойными шагать съ ними рядомъ. Когда же они отдляли себя отъ народа? Могла-ли она замтить хотя разъ въ ихъ сужденіяхъ, чтобъ они желали чего-нибудь для себя, для своею сословія, помимо блага остальныхъ, всей страны?… Сословные предразсудки? Но въ чемъ же? Есть-ли у нихъ что-либо общее съ тупымъ міровоззрніемъ, напримръ, Іосифа Козьмича, который такъ надутъ своимъ родомъ, что почитаетъ себя какимъ-то идоломъ, которому подошвы цловать — такъ и то еще не каждаго онъ допуститъ?… Александръ Ивановичъ, вспомнила Марина съ улыбкой, на-дняхъ вышелъ въ самый жаръ гулять въ поле; у самаго Темнаго-Кута видитъ онъ: на полос баба лежитъ, кровью исходитъ, — мужики кругомъ стоятъ, охаютъ, длать что не знаютъ: за бороной, говорятъ, шла, да и грохнулась, — отъ солнца должно быть… "Такъ что-же вы стоите? засуетился онъ, — помочь надо, — воды скоре!…" А ключъ за версту будетъ, и отъ плуговъ да отъ боронъ своихъ никто отойти не хочетъ… Такъ онъ взялъ ее на руки и понесъ къ ключу. Мужиковъ совсть разобрала, побжали за нимъ: "пусти, батюшка, донесемъ!" А онъ имъ въ отвтъ, — а бабу все несетъ:- "вы, говоритъ, — шутъ этакой, — посты соблюдаете? Въ душеспасительностъ сырошки врите?" — "Какъ же, батюшка, не врить? говорятъ дураки, — вримъ!" — "А то, что ближнему помогать нужно, — объ этомъ не слыхали? Убирайтесь же къ чорту!" И принесъ больную къ вод, привелъ въ чувство и оттуда довелъ ее до дому, да за подлкаремъ сходилъ самъ же, и не оставилъ, пока совсмъ ея на ноги не поставили… Чмъ же, спрашивала себя Марина, они баре, блоручки? Тмъ разв, что родились они богатыми?… такъ неужто-жь, въ самомъ дл, у нихъ ихъ богатство отнимать!… А все же они аристократы! говорила она себ, но подъ обаяніемъ того, что она теперь понимала подъ этимъ словомъ, — она уже чувствовала всю себя. Это было что-то, чего она въ своей глуши не встрчала еще никогда, ни въ комъ, и о чемъ не могли ей дать понятія т русскія изданія, которыми зачитывались въ Глинскомъ узд,- что-то не значившееся въ знакомомъ ей современномъ словар, далеко не похожее на то, что извстно ей было до сихъ поръ подъ знаменитымъ словомъ развитость. Это было то, что Завалевскій по какому-то поводу назвалъ однажды при ней культурою, нчто широкое, свободное, съ высоты, какъ выражалась Марина… Ничего условнаго, навязаннаго извн не чувствовала она, — ничего съуженнаго въ приготовленную напередъ рамку, отзывающагося чахоточною работой насилованной мысли, вчера жеванною и непереваренною книгою… Какъ тотъ мальчикъ арабской сказки, побывавшій въ подземномъ чертог геніевъ и принесшій оттуда алмазные и рубиновые плоды, которыхъ цнности онъ не вдалъ, — друзья Марины, — представлялось ей иной разъ, — пришли изъ какого-то другаго, свтлйшаго міра, и, не давая имъ никакой цны, сыпали сокровищами, что принесли съ собою оттуда… Это нчто невдомое ей до сихъ поръ и неотразимо ее привлекавшее — какъ будто составляло часть ихъ самихъ, ихъ организма: это сказывалось въ ихъ пріемахъ, рчи, привычкахъ, вкусахъ, въ томъ, какъ подходили они къ предмету сужденія, въ безконечной разнообразности того, что они знали, что возбуждало въ нихъ любопытство и интересъ. А знали они все, казалось двушк, все привлекало вниманіе ихъ, отъ какихъ-нибудь ученыхъ изслдованій объ индійскихъ Ведахъ и до иллюстрацій Густава Доре къ средневковымъ сказкамъ… — А если, можетъ быть, это дилеттантизмъ одинъ! вдругъ вспомнила Марина (она что-то ужасно сильное прочла въ одномъ изъ своихъ журналовъ противъ дилеттантизма)… Но отчего же это пошлое тунеядство, какъ выражалось передовое изданіе, отъ чего же отзывалось оно для нея чмъ-то такимъ прекраснымъ, возвышеннымъ, благороднымъ? Отчего никогда еще такъ не чувствовала она себя разумнымъ существомъ какъ въ обществ этихъ дилеттантовъ?…

— Вотъ вы обо всемъ говорите, сказала она однажды имъ, для очистки совсти, — только мене всего о современныхъ задачахъ. Отчего это такъ?

Пужбольскій привскочилъ даже.

— Это какія такія современныя задачи? воскликнулъ онъ:- все т же Шульце-Деличъ и Лассаль, господинъ Карлъ Марксъ и русскіе молодцы въ Женев!…

— Я понимаю, что вы хотите сказать, заговорилъ въ свою очередь Завалевскій:- но изволите видть, молодая особа, съ тхъ поръ, какъ человкъ пересталъ быть безхвостою обезьяной, не о "хлб единомъ" мыслилъ онъ въ продолженіе вковъ, и все, до чего ни касалась эта человческая мысль, — равно свято и дорого для человка…

— И дороже всхъ вашихъ современныхъ задачъ, перебилъ его горячо князь:- должно быть для человка то великое хранилище, въ которое въ продолженіе вковъ вс историческіе народы и страны вносили свои жемчужины — мысль, опытъ, знаніе, — то, чего нтъ, не можетъ быть выше для него, человческое просвщеніе, человческая цивилизація.

— Есть еще выше этого, молвила Марина съ глубокомысленнымъ видомъ, — это счастіе всхъ!

Пужбольскій съ отчаянія схватился обими руками за бороду:

— Mais, par la barbe de Jupiter! запищалъ онъ, — какъ вы, умная двушка, можете повторять такую нелпицу! Счастіе всхъ!… Да разв мыслимо такое, общее для всхъ, подавляющее,

животное счастіе!… Разъ, два, — чихать. И вс чихаютъ… Разъ, два, три, — всмъ счастливымъ быть! И вс тотчасъ же принимаются благоденствовать до поту лица… Помилуйте, вдь это только Валаамовы ослицы россійскаго прогресса могутъ пророчествовать о такомъ счастіи всхъ и общать аллюминіевыя стойла будущему человчеству! Вдь вы подумайте только, — вдь это было бы не человческое счастіе, а счастіе той, прежней безхвостой обезьяны; вдь во сто кратъ легче было бы вкъ свой кандалы носить, чмъ благоденствовать въ этихъ стойлахъ! А пока человкъ снова не превратится въ животное, скажите сами, ваше счастіе можетъ ли быть счастіемъ, напримръ, какого-нибудь петербургскаго директора департамента, или вотъ того злющаго кузнеца, который намедни…

Завалевскій поднялъ въ эту минуту на Пужбольскаго такіе странные, чуть не перепуганные глаза, что тотъ договорить не ршился и тотчасъ же перевелъ ихъ на двушку.

Но Марина не слышала, — она сидла съ поникшимъ взоромъ, съ морщинкою раздумья на лбу… Она старалась припомнить одинъ нмецкій стихъ, слышанный ею недавно отъ графа — и который, думала она въ эту минуту, такъ хорошо относится къ нему самому…

— Ein edler Geist liebt edlere Gestalten!. [6]

6

Благородный умъ любитъ благородные образы. Шиллеръ.

къ немалому удивленію Пужбольскаго воскликнула она вдругъ, подымая на него глаза, и разсмялась…

Въ одно прекрасное утро Марина сдлала даже одно удивительное открытіе: раціональностъ и даже разумную необходимость того аристократизма, который признавала она въ друзьяхъ своихъ, она доказала, себ по Дарвину! Путая въ возбужденной голов все, что вычитала она о "подбор особей", об "условіяхъ развитія организмовъ", о перерожденіи ихъ изъ низшихъ въ высшія формы, она вывела свое собственное заключеніе ad hominem и разсудила такъ, что если въ природ существуетъ законъ постояннаго совершенствованія, и ей для произведенія высшаго существа на земл, человка, нужно было пройти чрезъ многообразнйшія формы, начиная отъ одноглазой рыбы и до гориллы, а отъ гориллы, проходя чрезъ всякихъ островитянъ, краснокожихъ и негровъ, до чисто-блой кавказской расы, то не слдуетъ-ли индуктивно заключить, что она не перестаетъ работать и понын, и постоянно стремится выдлить изъ себя особи, формы, боле совершенныя, тонконервныя, способныя слдовательно въ высшему развитію и, такимъ образомъ, превосходящія прочихъ людей, людскую массу… А если это такъ, — а это уже такъ наврное! — то такіе люди, какъ ея друзья… какъ онъ, графъ, — она именно о немъ думала, — не представляются-ли они именно "высшими формами", высшими людьми, стоящими на вершин, надъ всми другими!…

Она такъ обрадовалась этому своему открытію, что прибжала въ то утро на балконъ съ намреніемъ сообщить его друзьямъ ране, чмъ т еще вышли изъ своихъ комнатъ. Но когда они оба явились, ей стало совстно, и она ничего не сообщила; только съ Пужбольскимъ, съ которымъ она обыкновенно грызлась, она въ это утро была необычно ласкова, ни разу не говорила ему: "вздоръ" и "глупости", и позволяла ему глядть на себя, не прерывая его вчнымъ: "что вы на меня такъ смотрите?" — что приводило его всегда въ конфузъ и отчаяніе. Съ графомъ она завела бесду по поводу его института, а именно, о допущеніи въ него женщинъ, которыя, доказывала она, гораздо боле способны, чмъ мужчины… Она не успла договорить, какъ Пужбольскій влетлъ въ разговоръ съ мнніемъ какого-то нмецкаго спеціалиста, приписывающаго раздражительность и нервность сверо-американцевъ тому именно, что народная школа тамъ въ рукахъ женщинъ… Но Завалевскій, въ великому удовольствію двушки, опровергъэтотъ доводъ на основаніи лично ему извстныхъ выводовъ и фактовъ и отвчалъ Марин, что en principe онъ совершенно съ нею согласенъ и объ этомъ долго думалъ, — но что по отношенію въ его институту затрудненіе представляется въ томъ, во-первыхъ, что въ его мысли это заведеніе должно быть непремнно закрытое заведеніе, и во-вторыхъ, что въ него должны поступать исключительно дти крестьянъ; что такой интернатъ для крестьянскихъ же двочекъ немыслимъ пока, но что, — и это предвидится и значится въ его устав,- параллельно съ его мужскимъ курсомъ, но, разумется, отдльно отъ него, можетъ быть открытъ равносильный курсъ для женскихъ особъ всхъ сословій, если только начальство заведенія получитъ удостовреніе въ томъ, что будетъ не мене пятнадцати слушательницъ въ начал курса…

— Вдвое больше будетъ! воскликнула Марина, — сколько тутъ бдныхъ двушекъ, жаждущихъ знанія и занятій!

— Серьезно? быстро поднялъ на нее глаза графъ.

Она одумалась.

— Конечно, проговорила она, — очень много такихъ… которыя походятъ-походятъ и — бросятъ.

— Русское Ausdauer! усмхнулся онъ тмъ уголкомъ, что такъ нравился Марин.

— Сдлайте меня инспектрисой, засмялась она:- я имъ шалопайничать не дамъ!…

Онъ взглянулъ на нее съ гораздо большею внимательностью, чмъ въ ея понятіи заслуживала эта шутка.

— А опытъ? спросилъ онъ.

— Опытъ пріобртается…

— И терпніе тоже?…

Она подумала — и не отвчала.

— Хорошо, Марина Осиповна, сказалъ Завалевскій съ новою полуулыбкой, — мсто вамъ будетъ, какъ только вы сами придете мн сказать, что вы чувствуете себя способною управлять другими…

— Вы правы! отвчала она на это, и брови ея мгновенно сдвинулись отъ налетвшаго на нее облава печали, — я пока еще ни на что не гожусь!… А ужь какъ бы женщины у насъ, примолвила она со вздохомъ, — нуждались въ хорошемъ образованіи!…

— И не одн женщины! закачалъ головою графъ. — Подождемъ, можетъ быть и дождемся… А если у насъ установится когда-нибудь основательное образованіе, я не вижу причины, почему бы не допустить къ нему и женщинъ… Особенно славянская женщина, — она, пожалуй, дйствительно способна…

Марина не дала ему кончить.

— Не правда-ли, не правда-ли? — захлопала она даже отъ радости въ ладоши. — Какъ вы это справедливо сказали!…

— Да? засмялся онъ:- но въ моей мысли образованіе это должно опять-таки прежде всего служить естественному и неизмнному призванію женщины — быть матерью!… Та, которая будетъ въ состояніи замнить сыну своему наставника, будетъ вдвойн мать!…