Марина из Алого Рога
Шрифт:
Іосифъ Козьмичъ закончилъ на этомъ слов и, поднявшись съ мста, объявилъ, что его дло ждетъ, — поклонился и торопливо направился въ двери.
— А что, онъ бездтенъ посл жены остался? услышалъ онъ на-ходу еще вопросъ графа.
— Бездтенъ, отвчалъ, не оборачиваясь и щелкая ключомъ въ замк; но Завалевскому показалось, что голосъ его не звучалъ при этомъ обычною ему твердостью.
VII
— Такъ какъ же это васъ, убить или, какъ тамъ, разстрлять хотли въ Париж? спрашивала Марина князя Пужбольскаго, когда они остались вдвоемъ на балкон.
Онъ
Она слушала, облокотясь обнаженными локтями на столъ, глядя ему прямо въ глаза своимъ смло невиннымъ взглядомъ, улыбаясь своими полными алыми губами… А онъ смущенно среди своего разсказа глядлъ на эти губы, и мысленно, и разумется по-французски, спрашивалъ себя: какому счастливцу достанутся эти свжія вишни?…
— А знаете, возгласила вдругъ двушка, едва усплъ договорить князь, — вдь онъ лучше васъ!
— Qui `ea! озадаченно воскликнулъ Пужбольскій.
— Кто? Онъ! засмялась, Марина, кивая на дверь библіотеки, — другъ вашъ!
— Завалевскій? — Князь засмялся въ свою очередь. — Совершенно съ вами согласенъ, — но интересно знать, какъ это формулируется въ вашей мысли? Вы мн можете сказать?
— Онъ гуманне васъ! сказала она.
— Въ какомъ же именно отношеніи?
— Извстно! нетерпливо проговорила она, досадуя, что онъ не понимаетъ ея съ перваго слова:- вы аристократъ, а онъ человкъ!
— Это потому, засмялся опять князь, — Что его праддъ простолюдинъ былъ?
— Какія вы все глупости говорите!… И Марина, быстро убравъ локти со стола, сердито откинулась въ спинку кресла. — Это потому, что вы… вы готовы бы были, кажется, състь… вы безпощадны къ бднымъ людямъ!… А онъ, онъ все понимаетъ!…
— Вотъ видите, mademoiselle Марина, отвчалъ онъ, — и гораздо хладнокровне даже, чмъ можно было ожидать отъ него, — мы съ Завалевскимъ, какъ тотъ двулицый Янусъ, le Jaune `a deux faces стараго Рима. Понимаемъ мы, кажется, одинаково, но… но выражается это у насъ равно: онъ il souffre, lui, онъ, скорбетъ, удачно перевелъ Пужбольскій, — et moi, je bous! Я сержусь… Вотъ и все!…
— Нтъ, не такъ, не все! возразила двушка, — вы еще презираете, а вотъ это дурно, очень дурно!…
— Презираю! воскликнулъ Пужбольскій. — Да, и ненавижу! Я воспитывался не здсь, не въ Россіи… и до сихъ поръ привыкнуть не могу!… Мн, сколько я себя только помню, всегда были ненавистны дв вещи: варварство и притсненіе!… Въ какомъ бы вид это ни представлялось, я не переношу… Но когда претендуетъ царить грязная толпа, или наглый арлекинъ-невжа становится вожакомъ и учителемъ общества, — противъ такого деспотизма я, да, я съ ножомъ готовъ ползть!…
Марина не отвчала, она внезапно задумалась… что-то опять какъ бы знакомое, какъ бы уже пробгавшее въ ея душ звучало теперь для нея въ разгнванной рчи
Гнвъ Пужбольскаго тмъ временемъ совершенно соскочилъ съ него. Солнце начинало огибать лвый уголъ дворца; золотой лучъ, скользя сквозь темные листы сосдняго большаго оршника, то обводилъ какимъ-то робкимъ и ласковымъ ободомъ опущенную голову двушки, то сверкалъ жгучею искрой по золотой серьг на кончик ея маленькаго прозрачнаго уха, и Пужбольскій съ какимъ-то ребяческимъ удовольствіемъ слдилъ глазами за его перебгающимъ сіяніемъ и спрашивалъ себя теперь: дйствительно-ли походитъ Марина на Santa Barbara Пальмы Веккіо, — или скоре напоминаетъ она свтлымъ выраженіемъ молодаго лица тотъ, любимйшій его изъ всхъ шести или семи портретовъ Елены Фремонъ, второй жены Рубенса, что въ Мюнхенской старой пинакотск, тотъ портретъ, гд старый, влюбленный и счастливый мужъ-художникъ изобразилъ ее въ три четверти, во всемъ блеск женственной красоты и роскоши, въ пышной голубой ток, съ стоящимъ на ея колн пухлымъ, розовымъ, голымъ младенцемъ, въ ток же съ краснымъ перомъ на блокурой головк…
— Какое хорошее имя вамъ дано, mademoiselle Марина! сказалъ онъ вдругъ.
Она встрепенулась.
— Что же такого хорошаго? Та же Марья!…
— Да совсмъ нтъ! словно обидли его, воскликнулъ онъ, — вовсе не Марья, а Марина, — marina, то-есть морская, отъ mare, море!…
— Въ самомъ дл! удивилась она.
— Еще бы! Оттого и говорю, что хорошее, и идетъ вамъ отлично вдобавокъ!…
— Отчего же такъ идетъ? засмялась она.
— Оттого, что вся вы, ваша наружность, нравъ вашъ, — все это abyssum maris, — бездна морская!…
— Что же, уже совсмъ расхохоталась Марина, — значитъ, я измнчива, какъ волна? Гд это сказано?…
— Сказано это у Шекспира, — но его "perfid as wave" вовсе не значитъ "измнчивая", а "коварная" какъ волна, и это къ вамъ вовсе не относится, и не то хотлъ я сказать…
Пужбольскій съ невольною нжностью въ заискрившемся взор взглянулъ на двушку…
— Я хотлъ сказать, продолжалъ онъ, — ну возьмемъ ваши глаза, напримръ: они именно какіе-то всепоглощающіе и всеотражающіе… глубокіе, голубые и красивые… какъ море…
Марина подняла на него эти "всеотражающіе" глаза и покраснла.
— Вотъ, напримръ, этого, промолвила она, сдвинувъ брови, — онъ… графъ… никогда бы мн не сказалъ!…
— Онъ не сказалъ бы вамъ, что вы… красивы?…
— Да, вспомнила она, и широко улыбнулась, вспомнивъ, — можетъ быть… но не такъ!…
— Иначе? шутливо сказалъ князь, Богъ знаетъ какъ обрадовавшись ея улыбк, безъ чего онъ бы окончательно растерялся.
— Да! ршительнымъ голосомъ отвчала Марина: — онъ хорошій, не правда-ли? И не ожидая отвта:- у него дтей нтъ? спросила она.