Мария
Шрифт:
Мария напевает.
И так хорошо. Оттого что все вот так. Как будто все знало, что мы придем. И лучше быть не может.
Мы сидели на скамейке, и я подумал, что бы такого подарить Марии? На Новый Год. Долго думал.
В теплые вечера мы выходили с Марией на балкон. Она включала музыку, или мы просто сидели в тишине. Со двора доносились обрывки разговоров, издалека, из-за домов, звонки трамваев.
– Что это? Вон там.
– Это телебашня.
А зачем она? Чтобы мы могли телевизор смотреть. Их там делают? Мария объясняла. Я слушал ее голос. Блаженствовал, слушая ее голос.
(В комнате светло. Бледные розы на потолке. Красный торшер. Телевизор, который обычно работал без звука. Просто создавал обстановку.)
Ну конечно, я так и не придумал, что подарить ей. И в последний день бросился метаться по магазинам. Протискивался к прилавкам, терялся, а вокруг шумело, люди толкались, высматривали что-то. Кассирши с суровыми лицами. Гам. Автобусы фыркали, снег переливался как полярное сияние. И все торопились. Никто ничего не придумал заранее. Несли елки, задевали ими всех вокруг, пытались втиснуться с ними в автобусы, в машины или привязывали сверху, а изо рта валил пар. Морозно. От сверкания фольги шалели глаза. Я пытался приткнуться то к одной очереди, то к другой и все не знал, что же теперь делать. Наконец встал и решил стоять до конца, будь что будет. Нервное оживление, давка, болтовня. Я так устал, что перестал смотреть на часы. Пальцы не гнулись. Я чуть не плакал. Почему было не купить конфет? Стоять не хотел?
Кончилось тем, что я приехал на такси с бутылкой шампанского.
Подарил. Мария обрадовалась. Как удачно! А я с ног сбилась.
Я объяснил: "Это подарок".
Я ужасно гордился, что так здорово придумал.
Мария подарила мне Гофмана. И я погиб. Я перечитывал его бесконечно. После каждой новой книги.
Пришла Лида, и мы пировали вместе. Я заявил, что буду пить шампанское. Как-никак, это я его купил. Мария посомневалась для виду, - двенадцать лет все-таки, - но налила. А потом я отправился спать. Они остались вдвоем, и когда дверь приоткрывалась, я вдыхал табачный запах и запах елки и прислушивался к музыке и разговору.
Лида и в этот раз осталась на ночь, и мы завтракали втроем, доедая остатки торта и бутерброды, а на улице было еще совсем темно.
Через год Лида пришла уже не одна. С мужем. Правда, тогда он был еще женихом. Он с невозможно серьезным видом прилеплял шарики к потолку, потерев их предварительно об голову. Выглядело уморительно. Он спросил меня, кем я хочу стать.
Я сказал: "Пока не знаю. Чему понравится учиться".
Он промямлил: "Образование, это конечно..."
Кажется, я подумал: "Неужели у них с Лидой это серьезно?"
Вобщем-то он мне нравился. Фуфельный, конечно, тип, но зато не зануда. И не нытик. Может быть, что-нибудь и будет из него.
Лида хотела, чтобы я был на свадьбе. Мария спросила, пойду ли я.
– Скажи ей, что я хочу, но ты меня не взяла, потому что я еще маленький.
Она сказала: "Ладно".
Они принесли
Между прочим, я раскопал две катушки с "Роллинг Стоунз". Раньше я их не слышал. "As Tears Go By", "Angel". Я заболел. Мария удивлялась, как она могла про них забыть.
Она никогда не задавала этого дурацкого вопроса: "Что тебе подарить?"
Взрослые не могут понять, что этим вопросом они лишают подарок самой главной его прелести - неожиданности. Они боятся ошибиться и подарить что-нибудь не то, вот и стараются выяснить, чего бы тебе хотелось самому, а то еще идут дальше и просто дарят деньги. Купи себе сам что-нибудь. Но Мария всегда знала, что подарить мне, знала даже лучше, чем я сам. Она-то уж точно не стала бы дарить мне какую-нибудь муру или превращать выбор подарка в пытку.
И если это был фотоаппарат или магнитофон, Библия или японские гравюры, Гофман или Ремарк, то это был подарок на всю жизнь.
На четырнадцать лет она подарила мне гитару. Я тогда не знал толком, как ее брать-то надо, но она показала мне. Время от времени я бренчал на ней, но никогда не ставил целью научиться играть как следует. Просто со временем запоминал новые аккорды и учился брать некоторые пассажи. После того как я четыре года промучился со скрипкой, у меня появилось отвращение к регулярным занятиям.
Гитару эту я взял с собой в общежитие, и она почти всегда была со мной.
И вот я сидел на скамейке в саду и пытался сыграть один пассаж из Хендрикса, но у меня никак не получалось, а Мария вышла с веранды и спустилась по крыльцу. Она подошла ко мне со стаканом в руке.
– Я сделала тебе фруктовый коктейль.
Она села рядом и некоторое время наблюдала за мной. Наконец, мне надоело, я отложил гитару в сторону и стал пить коктейль.
– Пальцы как деревянные, нисколько не слушаются.
Дрожат. Это от допингов, наверное. Мария кивнула. Да, наверное.
– Вообще-то, я и раньше все время ошибался, - признался я.
А она вдруг сказала: "Я знала, что тебе не нужно было поступать туда".
– Что толку во всех наших знаниях, если вечно оказывается, что уже слишком поздно, чтобы ими воспользоваться!
– Да, наверное, - согласилась она.
– Я еще не встречал человека, который бы так умел делать коктейли.
Она расцвела.
– Нравится?
Я пойду, принесу еще. Она поднялась и пошла. Я смотрел на нее как когда-то, любуясь ее походкой.
Однажды в мае была гроза, и я открыл окно, чтобы впустить ее, и пахло свежестью, как пахнет только в мае, и только когда гроза, все шумело, а потом стихло, и было прохладно. И Мария пришла вся мокрая и сказала: "Под самый ливень попала!"
А я сидел у окна, и она села рядом, и мы смотрели, и был запах сирени и ушедшей грозы и листьев, и был ее запах, и была она.
Я подумал: "Это разорвет меня".
Этот запах, ее запах! Есть ли в мире что-то божественнее, восхитительнее, что-нибудь, что могло бы так волновать!