Мария

Сергеев Иннокентий

Когда она склонялась надо мной, а я еще только-только оторвался от сна, и на нее падал свет из коридора, она улыбалась и говорила: "Пора. Просыпайся". И этот запах, Ее Запах. Разложить его на части, - это запах крема, это пудры, это духов, это запах ее волос, ее платья, помады? Это было одно единое, волшебное, чарующее. Это была она.

И когда она входила ко мне в комнату, в ней была только она. Все остальное было только вокруг, и я слышал этот запах, ее запах, и мне ничего больше не нужно было, потому что она была во всем, и все было в ней.

Иногда

он был сильнее и соединялся с другим запахом, запахом праздника. Запах салата "Оливье", когда мы праздновали что-нибудь, День Рождения или Новый Год, или Рождество. А с улицы доносился шум автобусов, треньканье трамваев, и деревья были, и ветер, или его не было, и было солнце, и я был в Хрустальной Стране, а может быть, в Лондоне, но был праздник, и Мария раскладывала салфетки. И доставала вино.

Я видел, как свершается чудо. Я ждал его.

И была тайна и ожидание, и волнение, и тепло, и счастье. Что такое счастье?

Удивительно, от моей одежды разит только табаком, а ведь она дымила не меньше, чем я сейчас.

Вечер. 30 мая 1982 года. Я подарил Марии цветы. Я принес их ей с той самой клумбы, у которой мы сидели на гранитном бордюре, когда вечерний ветерок принес долгожданную прохладу, и был закат, и я был рядом с ней, и мы сидели так, пока не зажгли фонари.

1 июня 1982 года мы поехали на озеро.

– А если бы увидел тебя кто-нибудь? Вообще-то, это нехорошо.

– Там никого не было, - соврал я.

Она смущенно разглядывала цветы. Надо поставить в вазу.

Я налил воду из-под крана. Принес. Она поставила вазу с цветами на стол.

А потом она сказала: "Я знаю одно место. Съездим?"

– Вот что мы сделаем, - сказала Мария.
– Мы поедем на озеро. Я знаю одно место. Съездим?

Это она спрашивает? Это она меня спрашивает?

– А машину у Лиды возьмем!

– Это уж моя забота.

На другой день она позвонила кому-то и ушла, а я ждал ее. Она приехала на машине, и я стоял на балконе, а она позвенела мне ключами. Заметано.

Вечером она собирала вещи, а рано утром мы уже выехали. Она всегда все делает сразу, не откладывая на неделю. Я обнаружил, что батарейки сели, и побежал к приятелю, чтобы стрельнуть у него. Он проявлял пленки и хотел, чтобы я посмотрел, как они получились, так что мне пришлось немножко задержаться. А когда я вернулся, Мария спросила: "Какие возьмем кассеты?" И я сказал: "Все!"

Ночью я несколько раз просыпался, но было темно, а когда я открыл глаза и увидел, что светает, я вскочил и стал торопливо одеваться. Мария готовила завтрак. Яичница с ветчиной и зеленью. Бутерброды. Чай.

Как будто отдельные кадры вспыхивают в памяти, и одни из них ослепительно ярки, другие совсем смазаны. Я очень хорошо помню, как мы выходили из подъезда, и было совсем тихо, во дворе ни одного человека, и она зябко поежилась и сказала: "Ясная была ночь".

А солнце едва-едва пробуждалось, но все в воздухе предчувствовало его. Мы уже были в пути, когда раздались его первые лучи.

Дорогу я запомнил плохо, помню,

как солнце поднималось все выше, и мы болтали с Марией о всякой всячине. Я включил магнитофон. Он лежал сначала у меня на коленях, а потом я положил его на заднее сиденье. Там валялись всякие пакеты, термосы и ракетки для бадминтона.

Я не спрашивал, куда мы едем. Мария знала.

– Я покажу тебе одно место.

Она жутко быстро водит машину, и когда она проскакивала "в ножницы", я думал, что тут нам и крышка. Хотя вряд ли она стала бы рисковать, когда рядом с ней был я.

Мария обожает скорость.

Мы стояли на берегу озера. Далеко впереди маячил островок.

– Чудесно здесь, правда?

И было небо, немыслимое, бесконечное небо, и его чистота и синь, и от воды был ветер, он играл ее юбкой и ее волосами, и это была сама свобода, и было сверкающе ясно, и от света болели глаза.

Мы были отгорожены машиной от всего мира, она стояла позади нас, и вокруг не было никого. И рука Марии была легкой на моем плече.

А потом мы решили искупаться, и она показала на остров и сказала: "Поплыли?"

Я всегда не ахти как плавал и не был уверен, доплыву ли я.

– Ничего, я же поплыву рядом.

Когда мы выбрались из воды, у меня подкашивались ноги, и мы отдыхали и согревали друг друга.

Мария что-то рассказывала мне, но я почти не слушал. А может быть, и слушал, но почти ничего не помню. Иногда что-то выплывает, но я никогда не уверен, тогда ли я это слышал или когда-то еще.

Я грелся от нее, и мне было тепло.

Потом мы вернулись, и она вскрыла банки с сосисками и налила горячего чая из термоса. А когда стало темнеть, мы развели костер и повесили чайник. А ветки для костра мы собирали в лесу.

Земля обратилась уже лицом своим к вселенной, и звезды проступили по своду черного шатра небес, и были они видны нам, и не таились они.

– Посмотри, сколько их!

И самые яркие, и те, что едва угадывал глаз, и они видели нас, и мы видели их, и они мигали и посылали нам свою любовь, и я пил их свет со дна ее глаз, но вот локон волос ее скользнул по лицу моему, и я увидел влажные отблески огня в глазах ее и бег ее ресниц и танец дрожащих теней, и не было конца этому, и от нее веяло узором тончайших ароматов, и движения ее рук были открыты, и я падал в них, замирая, как в бездонную высь последних небес падал я туда, где кончается сфера и раскрывается сама бесконечность, и дальше, дальше, дальше... о, Мария!

Как это было тогда? Именно тогда, как?

Когда мы возвращались, Мария остановила машину у церкви.

– Зайдем сюда.

Мы прошли за ограду, и были белые стены. А потом шарканье, гул, полумрак, духота. Раньше мы никогда не бывали здесь.

Мария зажгла свечку и поставила ее у распятья.

Она стояла и едва заметно шевелила губами. Беззвучно.

А потом мы вышли под небо.

– О чем они молятся?
– спросил я.

И она сказала: "Обычно либо благодарят, либо просят прощения".