Машина мышления. Заставь себя думать

Курпатов Андрей Владимирович

Впоследствии эту драму назовут ещё «лингвистическими войнами».

Ноам Хомский сделал себе имя, будучи ещё очень молодым человеком, когда написал статью, которая бросила вызов самому влиятельному тогда в Америке психологу, непререкаемому авторитету и бихевиористу Берресу Фредерику Скиннеру.

В своей статье Хомский раскритиковал работу Скиннера «Вербальное поведение»:

• в ней Скиннер доказывал, что производимые нами языковые фразы — это, по сути, выученные автоматизмы («стимул — реакция»),

• а Хомский показал,

что люди способны создавать новые комбинации слов, которые никогда не существовали, а значит, знаменитый «чёрный ящик Скиннера» — это не какой-то там автомат, он «думает».

С этой статьи Хомского и началась, собственно, так называемая когнитивная революция в американской психологии, плоды которой мы сейчас все с вами счастливо пожинаем29.

Но дело не только в революции и смене научной парадигмы, но и в той теории, которую создал Ноам Хомский и которая получила название трансформационной грамматики, или шире — генеративной лингвистики.

Если совсем грубо, то эту теорию можно свести к трём базовым положениям:

• первое — языковые способности человека являются врождёнными (наличие речевых центров в нашем мозге это очевидно подтверждает),

• второе — языковая способность представляет собой обусловленный биологически (нашим мозгом) набор универсальных правил, которые мы используем, составляя слова в предложения,

• третье — ограниченный набор правил комбинирования понятий позволяет людям создавать неограниченное количество новых, прежде не существовавших предложений.

И в самом деле:

• во-первых, люди во всех частях света вне зависимости от исторического времени и культуры всегда создают язык,

• во-вторых, все языки похожи по своей структуре,

• в-третьих, все языки позволяют создавать новые высказывания, используя ограниченный набор своих грамматических правил и базовых понятий, которые в целом весьма схожи в языках, которые развивались абсолютно самостоятельно.

Думаю, что каждый из вас сталкивался со знаменитыми «формулами» Хомского, которые позволяют закодировать любое предложение (рис. 30).

Не знаю, как вам, но мне только при одном взгляде на «формулы» Хомского хочется воскликнуть — это же левое полушарие!

Рис. 30. Генеративная лингвистика описывает целый набор «формул», которые позволяют закодировать любое возможное предложение.

В классической схеме используются сокращения:

S — предложение, NP — именная группа, VP — глагольная группа, N — существительное, JJ — прилагательное, V — глагол, Р — предлог и т. д.

И

в самом деле, Ноам Хомский создал такую теорию, словно бы он сам был одним изолированным левым полушарием.

Тут всё логично, ясно, последовательно, какое-то буквально чудо комбинаторики…

Впрочем, именно в этой логике поначалу и разбирался Джордж Лакофф, но в какой-то момент она перестала его удовлетворять — всё вроде формально правильно, но что-то не то, что-то не клеится, так сказать.

Да, в отличие от Хомского, Лакофф — воплощённое правое полушарие.

Если Хомский утверждал, что синтаксис — это некая безусловная внутренняя механика языка, не зависящая от значений, от контекста, от имеющихся у человека знаний, его памяти и когнитивных интенций, то Лакофф увидел, что в основе языка лежит не эта строгая механика, а метафора.

Книга Джорджа Лакоффа «Метафоры, которыми мы живём» вышла в 1980 году, в ней он показывает, что метафора — не языковая конструкция, а скорее наоборот — это изначальная понятийная конструкция, которая уже организуется в языке по каким-то правилам30.

Лакофф приводит в своей книге бесконечные примеры метафор, которые, по сути, говорят не о том, что непосредственно значат слова, используемые человеком в речи, но сообщают смысл того, что он собирается сказать.

В метафоре происходит, по сути, наложение (экстраполяция) знаний из одной предметной области нашего опыта на другую, которая становится нам понятной именно благодаря этому переносу на неё смысла, ухваченного нами в другой ситуации, куда более наглядной и понятной нам.

Например, когда мы описываем ситуацию спора или дискуссии, мы прибегаем к метафоре драки (или, если угодно, боя, войны, сражения).

• Ваша позиция выглядит беззащитной.

• Он нападал на каждое слабое место в моей аргументации.

• Его критические замечания били точно в цель.

• Я никогда не побеждал в споре с ним.

• Если вы будете следовать этой стратегии, он вас уничтожит.

Как вы можете видеть, каждая фраза прекрасно передаёт смысл ситуации — благодаря им мы хорошо понимаем, что такое «спор» или «дискуссия». Это вовсе не обмен репликами, это не взвешивание или оценивание — это драка, борьба.

Впрочем, если мы посмотрим конкретные значения соответствующих слов, будем действовать формально — «защита», «нападение», «бить в цель», «победа», «уничтожение», — то увидим, что они ничего не говорят о том, что два человека «ищут истину» (кстати, чем тоже не метафора — но уже «поиска», «изучения», «исследования»).

Проще говоря, мы можем сколько угодно изучать отдельные слова и даже конкретные комбинации этих слов в рамках грамматических формул, предложенных генеративной лингвистикой Ноама Хомского, но подлинного понимания того, о чём на самом деле идёт речь в высказывании человека, они нам не дадут.