Машина снов

Бодягин Максим

«Воровать нехорошо», – сказал Марко и разрубил поднос. Взмах получился не вполне аккуратным, и кончик лезвия оставил тонкий красный след на лице хозяина чайной. Тот сполз вниз по косяку, обеими руками схватил нож и выставил его далеко вперёд. Марко посмотрел на дрожащее тёмное лезвие и, рубанув наотмашь, с усмешкой снёс половину ножа. Хозяин взвизгнул и пополз прочь из кухни, потешно виляя толстым задом. Марко пошёл за ним, весело подпинывая его под ягодицы и круша мечом направо и налево. Слуги робко глядели из-за косяка, а хозяин, повизгивая как голодный поросёнок, быстро полз среди столиков, тяжело стуча коленками в пол.

Последний

раз всадив нос чувяка аккурат между ягодиц чайханщика, Марко вышел на улицу и огляделся, ощупывая грудь сквозь одежду – на месте ли драгоценная пайцза, дарованная императором. За её утерю полагалась мучительная смерть, но это не особенно волновало Марка сейчас. Несмотря на то что меч снова привычно бил его по бедру, неясное чувство потери всё ещё никуда не делось, тревожной жилкой пульсируя под рёбрами.

Шлёпая по лужам, он быстро бежал к складу, где, как он надеялся, стояли машины.Он бежал, уже понимая, что не увидит машин, окутанных трепещущими занавесями, словно нарядные джонки на рейде. Он бежал бесконечно долго, разрывая грудью тугой, насыщенный тяжёлыми миазмами тлеющего мусора воздух. Подбегая к перекрёстку, заворачивая за угол, огибая Пошлинный стол, расталкивая локтями шумящую толпу торговцев, раздавая щедрые удары ножнами и бессознательно выкрикивая ругательства в адрес неторопливых крестьян, на скрипучих арбах тянувшихся на Рыночную площадь, Марко знал, знал, чёрт побери, что всё пропало…

Он ударил ногой в створки дверей, но тяжёлый засов, которого Марко в спешке даже не заметил, спружинил, больно отдавшись в стопу. Он выругался, срубил верёвку, хитрым узлом опоясывающую засов, и нетерпеливо отбросил его в пыль.

Двери тяжело отворились.

Машины исчезли.

В косых солнечных лучах, пробивающихся из щелей, оставленных для вентиляции под потолочными балками, плясали столбцы пыли и… всё. Ничего больше. В углу золотилась гора опилок. Машины исчезли.Двенадцать.

– Пожалуй, я – единственный смертный во дворце, который никогда не боялся машины… – начал было говорить Марко, но Хуби- лай засмеялся:

– А как же я?

– Прошу простить мне дерзость, мой повелитель, но ваша скромность кажется мне сейчас лукавством, – кашлянул Марко. – Вы

– император. И не входите в число тех, о ком я сейчас говорил.

– Снова лесть, мой мальчик, – расхохотался Хубилай. – Но продолжай, у тебя это отлично получается, ты многому научился у катайских царедворцев.

Одетый в простой халат, по пояс обёрнутый одеялом, богдыхан даже в постели выглядел царственно. Гора подушек подпирала его мощный торс, и, кроме проступившей на лице желтизны, обострившей все морщины и шрамы, ничего не напоминало визитёру, что Хубилай тяжело болен.

– Я продолжу, – смущённо сказал Марко. – Со мной произошло нечто странное… и… Я стал бояться её. Я не могу больше спать в той комнате, где она стоит. Я не могу больше чувствовать себя спокойно, находясь с нею в одном помещении. Более того, где бы я ни находился, я чувствую её, словно бы она имела глаза, постоянно следящие за всеми моими передвижениями по дворцу. Сначала это ощущение напоминало мне докуку, которую испытываешь, живя с ревнивой женщиной… Потом раздражение переросло в чувство опасности…

– И? – удивлённо спросил Хубилай.

– Я хочу убить… – оговорился Марко, но быстро поправился и выпалил: –

Я хочу уничтожить её. Совсем. Пока она не уничтожила меня, пока она не продолжила то, что впервые сделала, раздавив Ичи-мергена.

Хубилай приподнялся над шёлковыми подушками, протянул руку, и Марко придвинулся ближе. Император внимательно посмотрел в глаза молодого венецианца, из-под нависших седых бровей блеснули знакомые жутковатые угольки, в глубине которых на время притаилась ярость, всё ещё не оставившая ослабевшего Хубилая. Марко молчал, а император так же молча выискивал в его бледных аквамариновых глазах нечто, похожее на колебание. Угольки плясали, вспыхивая и угасая, и полуночное чудовище, дремавшее в них, то вздрагивало, готовясь к прыжку, то вновь засыпало. Марко мучительно пытался сосредоточиться на собственном дыхании, чтобы ни в коем случае не пробудить в императоре сомнений. Наконец Хубилай откинулся, шумно выдохнув, словно это незначительное усилие исчерпало оставшийся в больном старике запас сил.

– Глупости. Машина – всего лишь инструмент, какими бы легендами её ни окружала молва. Глупые дворцовые старики, неучи в доспехах да болтливые старухи – вот кому позволены такие незрелые речи, – тяжело проговорил император. – Всё зависит от того, кто ею управляет. Точно так же, как нож. В руках врача он аккуратно вскрывает вены, выпуская дурную кровь, а в руках мясника рассекает жизненно важные жилы скотины, отнимая её жалкую жизнь.

– Прошу вас, заклинаю вас, мой повелитель, позвольте мне…

– Не позволяю! – загремел Хубилай. – Непростительно! Я отказываюсь верить в то, что слышу такое от тебя, мой мальчик! – он внезапно сменил тон и, вновь вглядываясь в лицо Марку, спросил его, с почти отцовской нежностью: – Как ты мог допустить такие мысли? Ты не можешь сомневаться в себе по одной лишь причине. Ты – тот, кого я назвал своим сыном. А император не может ошибаться в подданных, его слово – единственный закон, удерживающий этот мир от хаоса.

Он хрипло засмеялся, словно переводя разговор в шутку, но бешеные уголья глаз вовсе не улыбались. Марко сглотнул, мазнув языком по вмиг пересохшему нёбу.

– Повинуюсь вам, повелитель. Молю вас не наказывать меня за слабость.

– Прощаю, – сказал император, откинул вялое тело на постель и махнул рукой. – Твоя работа – постоянно находиться при ней.Заботиться о том, чтобы ни один придурок не повредил себе или кому-либо ещё, попытавшись воспользоваться ею. Исполняй, пока я не поправлюсь. Ступай.

Марко низко согнулся и, прижав правую руку к сердцу, попятился к двери. Император остановил его слабым окриком, адресованным, впрочем, более начальнику протокола и страже:

– Я по-прежнему дозволяю тебе входить в мои покои с оружием, в том случае, если оно остаётся зачехлённым. И… помни: ты – мой названный сын. Ты не ошибаешься. Твоя ошибка будет означать мою собственную неправоту, что противоречит всем мыслимым законам и карается смертью.

Хубилай махнул рукой, и неприметный человечек из катайцев поднёс Марку богато инкрустированную шкатулку с драгоценностями. Марко поклонился, взял подарок и быстро вышел.

«Когда великие один раз тебя называют сыном, это честь. Когда они говорят такое повторно, нужно готовиться к худшему. Ибо это может значить только одно: ложь, измену и быструю гибель», – с горечью констатировал Марко, покидая императорские покои.