Машина снов
Шрифт:
– Ну, дядя… – только и смог полувосхищённо-полудосадливо сказать он, разглядывая небольшого лучника, искусно вырезанного из дерева.
Вот почему нелепые рожи призраков казались чудовищной пародией на лицо человека! Вырезая фигурки, Матвей скрупулёзно вытачивал каждое кольцо в кольчуге, каждое крепление, каждый стежок в подкольчужной рубашке. Но с лицами он предпочитал особенно долго не возиться: две косых, чуть полукруглых линии изображали глаза, две дырочки имитировали ноздри, а ртом служила зубчатая линия, которая при воплощении призраков в живых монстров оказывалась
Некоторое время Марко смотрел на Хоахчин, поражаясь произошедшим с нею изменениям: в парадном облачении, по пояс завёрнутая в парчу, панбархат глубокого чёрного цвета и тончайший шёлк, она больше напоминала церемониальную статую, нежели живую женщину. Но отнюдь не пышность декораций и не изящество узоров удивили Марка. Он слышал, что Хоахчин живёт так давно, что помнит мир до Тэмуджина, которого она – согласно преданиям – вскармливала грудью. Но сейчас перед ним сидела женщина от силы лет сорока пяти-пяти- десяти, полнокровная, статная, румяная тем характерным для степняков румянцем, который приносит только солоноватый ветер с вечных та- кыров, приправленный жестоким солнцем, от которого в Степи нет спасения.
Марко подошёл чуть ближе к трону, вглядываясь в черты её лица. последние сомнения покинули его, перед ним действительно сидела матушка Хоахчин. Относительно молодая и крепкая. Её руки, скрещённые на покрывале, были тёмными, но кожа вовсе не была старушечьей. Марко попытался дотронуться до неё, но не дотянулся, трон оказался выше, чем он предполагал. Ему до смерти хотелось поддеть концом клинка губу и посмотреть, отросли ли у новой Хоахчин зубы. Женщину окружала странная пелена, хоть и более- менее податливая, но довольно плотная.
Он стоял, какое-то время глядя на неё, но матушка Хоахчин не двигалась, словно впала в зимнюю спячку, даже ресницы ни разу не дрогнули. Марко ещё раз попытался пошевелить концом лезвия складки, укутывавшие трон, но лезвие вновь упёрлось в еле поддающуюся преграду, словно бы кто-то сильно натянул вокруг трона невидимую рыболовную сеть, пружиняющую под саблей. Марко надавил сильнее, лезвие задрожало, завибрировало и постепенно стало слабо нагреваться.
Марко с лязгом убрал саблю в ножны, сбросил с головы осточертевший шлем, с дешёвым жестяным звуком покатившийся по полу, ещё раз обошёл трон, потом выхватил саблю и быстро посшибал ярко светящиеся ароматические палочки, воткнутые в курильницу. Хоахчин не двигалась.
Он подошёл ко всё ещё слегка дымившей жаровне, развязал нижний пояс, подоткнул правую полу халата за верхний пояс и обильно помочился в жаровню, почти неразличимо напевая про себя по-италийски крайне неприличную песню о красотке Лючии, что была прекрасна, как летняя ночь, но у неё не было жениха, потому что как-то раз она пукнула в церкви и в наказанье не переставала пукать всякий раз, когда кто-нибудь пытался лечь с нею в постель. Усмехаясь от нарастающей ярости, Марко некоторое время преследовал оставшиеся рубиновые точки струёй, пока все уголья не потухли, шипя и потрескивая.
Хоахчин не шевелилась. Марко подцепил остриём клинка один из намокших угольков и бросил его прямо
Ярость внутри Марка нарастала. Чем дольше он глядел на окаменевшую Хоахчин, тем сильнее понимал, что в своём нынешнем состоянии она не даст ему ответа ни на какой вопрос. Он пожалел, что затушил жаровню. Может, огонь вывел бы старую сволочь из магического транса?
Он лениво пнул бордовую ширму, устало крякнувшую под сапогом. Развязал постромки, связывающие грудной и спинной щитки кирасы, снял её, с удовольствием потянулся, разминая мышцы, и пошёл к следующей ширме. Некоторое время он забавлялся, чертя в воздухе узоры, пальцем повторяя изображения на ширме и заставляя песок имитировать их на полу. Потом ему прискучило это занятие, и он разбил ногой и эту ширму. В остывающих оконных проёмах темнело, сумерки постепенно уходили, впуская за собой ночь. Хоахчин по-прежнему не шевелилась.
Вдруг, в сером прощальном луче, Марко заметил, что шёлковые панели на стенах играют немного по-разному, он подошёл ближе, ковырнул саблей между панелями и услышал отчётливый дверной скрип. Наплевав на поиски секретного механизма, который должен был бы открывать потайную дверцу, он, не завязывая шнуров, накинул на себя тяжёлую кирасу и, как следует разогнавшись, всем весом ударил между панелей. Дверь слегка подалась, но не раскрылась. Он усмехнулся, бросил злой, но торжествующий взгляд на неподвижную фигуру Хоахчин, взял небольшой, в два шага, разбег и влупил в предполагаемый замок пяткой. Одна из панелей рухнула, он снова нанёс удар, и на этот раз дверь с оглушительным треском слетела с петель, лишь небольшой обломок доски, поскрипывая, качался на сложном замке.
Марко снова снял доспех, порядком натёрший плечи и бёдра, и, обнажив клинок, вошёл внутрь. В следующей комнате оказалось достаточно света, но он исходил вовсе не от окон, плотно задёрнутых портьерами. Тёплый оранжевый свет словно струился из пространства. Марко быстро раздёрнул несколько штор на окнах, но это не слишком помогло делу, найти источник света по-прежнему не удавалось.
«Попробуем так, – пробормотал Марко. – Раз глаза меня обманывают, надо положиться на чувство». Он зажмурился и выставил вперёд руку. Интуиция не подвела. В остывающих сумерках явственно чувствовался источник нежного тепла. Марко сделал шажок, другой…
Под отрезом тёмной материи, усеянной какими-то неприятными символами, скрывалось что-то… приятное. Манящее. Марко сбросил ткань на пол и от неожиданности сделал шаг назад. Перед ним, паря над уродливой кованой треногой, переливался всеми оттенками оранжевого и жёлтого удивительный шар, размером с голову годовалого ребёнка. Этот шар манил, звал, предлагал. Состоящий из мириадов тончайших сполохов, оранжевых иголочек, более всего похожих на махонькие шерстинки, шар постоянно играл, чуть пульсируя, заставляя вглядеться внутрь, вглубь танца крошечных огненных игл.