Машина снов
Шрифт:
– Всегда хотел посмотреть, покрыты ли мехом ваши сиськи!
– крикнул он на татарском, выплёвывая в густой воздух боевой клич чингизидов и вспарывая халат на груди убитой, стремительно теряющей человеческий облик вместе с ускользающей жизнью. С её ног, в агонии колотивших по полу, слетели нарядные туфельки, достойные наследной принцессы, размоталась шёлковая портяночка, пропитанная духами и под ней обнаружилась когтистая звериная лапа, на глазах темнеющая от прорастающей буроватой шерсти.
Мать-лиса всё-таки поднялась, открыв пасть, чтобы позвать на помощь, но струящаяся волна песка, посланная марковой рукой, влетела ей прямо в дыхательное горло, и она упала на колени, заходясь в душащем кашле. Марко выхватил из трупа стилет, уклонился от
Оставшаяся в живых лиса стояла, замерев в нерешительности. С одной стороны, в её вертикальных зрачках, пульсирующих от ненависти, дрожала струнка страха, с другой - приказ, исходивший от матери-лисы, подстёгивал её к прыжку. Внезапно она выхватила из складок одежды длинную узкую спицу и бросилась на Марка. Дождевой каплей блеснула тонкая сталь в слабом луче магического шара, Марко, ощутив моментальный укол ужаса, отслонился назад, спасая глаз, выгнувшись почти как гимнаст и посылая вперёд правую ногу. Получив сильнейший пинок в пах, лисица взвыла, Марко даже слегка приподнял её лёгкое тело стопой при ударе, и сейчас, возвращаясь в устойчивое положение, диагонально рассёк ей грудную клетку. Плохо сбалансированная туповатая сабля застряла в рёбрах, и Марку пришлось толкнуть лисицу ногой, высвобождая непослушный клинок.
Агонизирующая ведьма-лиса рухнула навзничь, белые осколки разрубленных рёбер обрамляли рану, словно зубы вокруг чудовищного рта, выплёвывашего в потолок дурнопахнущие чёрные брызги.
Мать-лисица, ошарашенная молниеносной гибелью младших сестёр, оцепенело сидела на полу. Роскошный халат на груди заливало пятно харкотины вперемешку с песком и кровью.
Марко оторвал у одной из лежащих лис приличный кусок подола, свернул в несколько раз, подхватил тканью звёдный шар, с опаской чувствуя его завораживающее тепло сквозь несколько слоёв шёлка, и сел на корточки напротив матери-лисы.
– Я, знаешь ли, проклят, - сказал он, глядя в её остекленевшие от горя и злости зрачки.
– Меня проклял какой-то бог колдунов, ты не слышала об этом?
Мать-лисица по-прежнему стеклянно глядела в одну точку. Только тихий-тихий вой слышался из её тяжело вздымающеся груди.
– Зря. Если бы ты слышала об этом, то не стала бы вести себя как дура. Их смерть - на твоей совести. Ты их убила. Не я, - серьёзно сказал Марко, заглядывая в глаза повелительнице лис.
– Если бы ты просто ответила на мои вопросы, они были бы живы. А ты бы получила обратно свой дурацкий шар. Но тебе надо было всё испортить!
[ левый глаз]
Мать-лиса простёрла над ним свои крошечные нечеловеческие руки, полыхнул жёлтый огонь, и шар поднялся к её пальцам, повинуясь неслышному приказу своей хозяйки. "Ха-ха-ха", каменным колоколом прогудел её грудной смех. Она повернулась спиной к Марку, сделав длинный немыслимый шаг, покрывший половину длинной комнаты, сопровождаемая оранжевым маревом, исходящим от шара. Её поза, её смех, всё её существо выражало торжество, но... Марко в три прыжка догнал её, ухватив за плечо, и грубо развернул к себе так, что затрещал шёлк халата. И в этот момент наглые оранжевые глаза матери-лисицы вдруг влились в аквамариновые глаза Марка, как огонь встретился с водой. Огонь зашипел. Вода зашлась белым кипеньем. Всё охватил туман и жар. Марко смотрел в озеро жидкого огня, полыхающего в глубине бешеной лавой, способной сжечь что угодно. И эта лава втекала через глаза куда-то внутри, разливаясь, клубясь, играя завитками, оплавляя острые углы, затекая в уголки и подворотни. Медленно, но уверенно, тягучими пламенеющими языками она добралась до комка трусоватой слизи, стучащего в груди, и взяла его в свои огненные ладони, выпаривая оттуда серые дикие страхи, тени из-под кровати, сводящие с ума пятилетнего
Мать-лиса подняла руки вверх, шар слетел с них легко как большой комок пуха и завис над ними будто огромная оранжевая луна. Мириады оранжевых сполохов, огненных иголочек танцевали вокруг, покалывая кожу, губы, ноздри, странная желтая радуга кольцом окружила обоих.
Марко вдохнул. И воздух еле-еле вплыл в приоткрытые губы, словно раздумывая: спускаться ли ему в лёгкие. Марко сделал усилие и напитанный миллионами огоньков воздушный поток влился в грудь. Мать-лиса приблизилась к нему вплотную, опаляя дыханием марково лицо...
Её груди были тяжёлыми-тяжёлыми, господи, до чего тяжеленные, как каменные ядра, что огромные машины Иоханнеса метали через стены осаждённых городов. Она положила пылающие пальцы на его руки, приободряя и понукая его. Не вырваться. Мне не вырваться. Её кожа, светящаяся в сполохах желтого огня, побежала мурашками, словно бы огоньки вырывались сквозь неё наружу, на волю, оставляя после себя крохотные, почти невидимые шершавые кратеры. Марко чуть отстранился и посмотрел на неё.
Персефона. Богиня плодородия и смерти. Одновременно плодородия и смерти. Подумал Марко. Щедрое тело. Пугающий взгляд. Обещание любви. Обещание смерти. Он стоял голым. Совершенно голым. Языки звёздного пламени лизали кожу. От матери-лисы исходил жар. Кажется волосы на груди у меня сейчас обгорят. Подумал Марко. Она стояла голая. Совершенно голая. У меня никогда не было женщины. Я никогда не видел зрелую женщину. Подумал Марко. Океан плоти. Бескрайние моря плоти. Горы, леса, материки плоти. Бёдра так широки, что вместят в себя всю Сушу. Как степь. Они как Великая Степь.
Он отпустил руки и посмотрел на её грудь. Господи. Они огромные. До чего огромные. Потемневшие соски словно смотрели на него в ответ.
Маленькая лисья рука обожгла затылок, прижимая его голову, бархатная пуговка залетела в рот, настойчиво раздвигая пересохшие губы, чуть сожму их и умру, чуть сожму их и её пронзит боль, чуть сожму их - она кричит, это не боль, она выдыхает, она пылает, она горит, чуть сожму их, она что-то шепчет. Мой мальчик. Иди ко мне. Мой мальчик. Оранжевые глаза вливаются в аквамариновые, её рот, совершенно человеческий рот, горячий и жадный, пьёт его, её язык, длинный и умелый язык лисы, язык колдуньи глотком обжигающего крепкого вина втекает в рот, он пьёт его, пьёт это вино, зная, что волна дурмана змеёй совьётся в голове, сжав мозги как беспомощную жертву, но он хочет этого дурмана, он хочет, хочет, хочет, хочет, хочет. Её ягодицы как камни, нагретые солнцем, их невозможно сжать, лишь положить на них ладони, чтобы отдать тепло своего тела и взять их тепло взамен. Тяжеленные гладкие камни, с еле заметными крохотными шершавинками, толкающимися в ладонь, невозможно отнять рук, я хотел бы быть змеем, многометровым удавом, который смог бы обернуть эту плоть всю, я хотел бы стать одной огромной ладонью, чтобы взять её разом, сжать её разом, всю разом.
Она легла, увлекая его за собой, он нырнул в фарфоровое море, качаясь на горячих волнах, крохотная щепочка в играющих буграх штормовых волн, вздымающихся словно тяжело дышащая грудь богини. Мой мальчик. Иди ко мне. Мой мальчик. И он идет, бежит, несется, летит, скользит по глади волн, по стеклянной поверхности, дразнящей живот и грудь, он хочет нырнуть, он хочет, хочет, хочет, хочет. Створки тридакны хранят чудесный перламутр, пахучий и нежный как обещание матери любить тебя вечно. Он ныряет, но вода вдруг становится твердью, жидкой твердью, немыслимо, чтобы погрузиться в манящий пурпурный омут приходится постараться. Господи, как горячо. До чего же тут горячо. Воронка засасывает его глубже, но твердь, казавшаяся водой, сопротивляется, приходится применить силу. Удар выбивает из глубины тяжёлый вздох, дракон в пещере проснулся и вздохнул, пурпурная улитка обхватила его и тащит в жерло вулкана, где полыхает кипящее золото.