Машина снов
Шрифт:
Она поднесла ему пиалу, потом бросила испытующий взгляд на его лицо, прочла что-то и, усмехнувшись, отпила из чашки первой:
– Так лучше? – в её насмешливости сквозило абсолютное превосходство, но почему-то Марка это ничуть не обижало. Что-то особенное крылось в обертонах её голоса, сочетавшего властность с нежностью.
– Спасибо, – ответил он, делая глоток горьковатого настоя.
– Видишь ли… Перед тем как войска Хубилая вторглись в империю Сун, разрушив её, мы переживали нелучшие времена. На нас вели охоту последние лет триста, и, надо сказать, довольно успешно. Охотничьи угодья моей семьи сократились более чем в пятнадцать раз. Нас лишили самых жирных кусков пирога. Сначала нас изгнали из императорского дворца, потом даже заполучить в клиенты обычного губернатора какой-нибудь захудалой
– Неужели всё так просто.. – пробормотал Марко.
– Тхе! – презрительно фыркнула мать-лиса. – Сложно бывает только в дворцовых романах, знаешь эти толстенные многотомные книги в расписных обложках из лаковых досок? Вот-вот. Драко-о-оны, летающие во-о-оины… Вы, люди, почему-то думаете, что, овладев какой-то магией, существо внезапно становится… м-м-м… как бы это поточнее выразиться… святым. Да ничего подобного. Вот чай. Если мы бросим в него ложку мёда, он станет сладким. Если мы капнем в него молока, как это делают ваши мунгальские варвары, он станет белым. Но от этого он вовсе не перестаёт быть чаем. Допустим, ты овладел каким-то магическим ремеслом, например, научился бегом покрывать за два дня три тысячи ли. Разве твои человеческие слабости от этого куда-то делись? Твоя ревность куда-то делась? Нет. Твой гнев куда-то делся? Конечно, нет. Да, ты стал в чём-то сильнее, но внутри-то ты остался тем же.
– Скажи, вы – могучие колдуньи-лисы, например, можете влюбляться в своих жертв? – недоверчиво спросил Марко.
– Разумеется. И в этом большая беда для нас. Когда ты совокупляешься с лисой, она вовсе не бесчувственная кукла. Она тоже испытывает удовольствие. В конечном итоге, невозможно вырастить из девочки лисичку, если в ней нет соответствующей страсти. Но иногда мы влюбляемся. И хорошо, если эта глупая любовь проходит. А если нет… – мать-лиса задумалась, уйдя в себя. Марко сделал большой глоток, протянул ей пиалу приглашающим жестом и спросил:
– Ну, а если нет? То что?
– Она сгорает. Либо люди узнают, кто она такая, и убивают её от страха, либо звёздный огонь сжигает её дотла. Она перестаёт контролировать свои чувства, и от неё остаётся лишь горстка пепла. Хотя, как правило, до этого не доходит. Если мы чувствуем угрозу для нашей семьи, если есть опасность, что люди поймут, кто мы на самом деле, и найдут наше гнездо из-за какой-то влюблённой дуры, мы её убиваем. Не дожидаясь, пока она приведёт к нам толпу лучников с пылающими стрелами и сворой собак.
– Значит, вы договорились с Хоахчин?
– Это было очень просто. Мы дали ей молодость и дополнительную власть в обмен на защиту. Мы давали ей настои, целебные пилюли, советы. А она дала нам кров прямо во дворце, в своих палатах, закрытых от посторонних глаз, и иногда присылала нам девочек на обучение.
– Девочек?
– Лисичками не только рождаются. Моя мать тоже была лисой, но это скорее исключение, чем правило. Лисичками часто становятся после долгого обучения. Конечно, нужно иметь предрасположенность и талант… Нас не очень много. Нам всегда нужны свежие силы, чтобы семья сохраняла влияние, крепла, росла. Не думай, что найти красивую девочку с соответствующими задатками так просто. Но у Хоахчин огромная власть. С такой властью присылать нам новых маленьких щеняток раз в два-три месяца не так и сложно.
Только сейчас тяжёлый всепронизывающий
Тёмный, озаряемый только светом магического шара павильон уходил в темноту длинным коридором. Стены, задрапированные старинными шёлковыми панно с мутными, нечитаемыми в сумерках изображениями, резные колонны – всё пропиталось сладким мускусным запахом настолько, что казалось грязным, точнее, источающим какую-то смолу, что-то липкое, вяжущее, опасное. Спёртый воздух лежал полупрозрачным неподвижным пластом, сгустившись до состояния клея, в котором вязло дыхание, замирали мысли, увядало любое движение. Сама атмосфера здесь шелестела в ухо «приляг, отдохни», и хотелось немедленно свернуться как зародыш в матке, свернуться креветкой, крохотной розовой спиралькой угнездиться посереди этого ласкового душного марева.
Марко вытаращил глаза и встряхнул головой, мать-лиса убаюкивающе что-то мяукала, рассказывая длинную и удивительно занудную историю своего клана, перечисляя имена и победы своих соратниц. Челюсти ломило от зевоты, мать-лиса приглашающим жестом поманила Марка к себе, ложись, мол, примости голову на колени, отдохни, молодой воин, ма-го-бо-ло, шелестел вкрадчивый голос, шепотком вливался в уши, дурил башку смурной дурман…
[ правый глаз]
Мать-лиса простёрла над ним свои крошечные нечеловеческие руки, полыхнул жёлтый огонь, и шар поднялся к её пальцам, повинуясь неслышному приказу своей хозяйки. "Ха-ха-ха", каменным колоколом прогудел её грудной смех. Она повернулась спиной к Марку, сделав длинный немыслимый шаг, покрывший половину длинной комнаты, сопровождаемая оранжевым маревом, исходящим от шара. Её поза, её смех, всё её существо выражало торжество, но... Марко вынул из-за пазухи хлопчатый плат, разорвал его и, смочив половинки слюной, вложил их в ноздри, защищаясь от дурмана.
Сразу же придя в себя, он хлопнул в ладоши, и, с трудом преодолевая зевоту, сказал:
– Я, кажется не отпускал тебя. И не снимал с тебя клятвы помогать мне. Куда ты собралась идти?
И в этот же момент мать-лиса молниеносно оказалась рядом, шипя от ярости как сотня нетопырей. Её лицо вытянулось в узкую пасть, усеянную желтыми нечистыми клыками, щёлкавшими от бессильной злобы на расстоянии буквально в пол-цуня от маркова лица. Марко со всей силы ударил её ладонью прямо под нижнюю челюсть, истекающую нитями липкой собачьей слюны, почувствовав под пальцами самый настоящий мех.
– А ну сидеть, блохастая псятина, - крикнул он, прыгая вслед за матерью-лисой; удар вышел таким сильным, что опрокинувшись на спину, лисица ехала по пыльному полу, выронив шар. Марко было схватил его, но почувствовав изнутри шара пугающий удар, выпивающий из него силы, с подскока пнул его, словно мяч для игры, и тот, искря и полыхая, заскакал по павильону, освещая там и сям валяющиеся косточки, шерстинки, и полузасохшие кучки кала, сильно смахивающего на собачий.
Воздух внезапно утратил сладость и сквозь хлопчатую тряпицу полыхнул в ноздри удушливым запахом мокрой псины, зассаной немытой псарни. Марко догнал лисицу и наотмашь ударил её саблей, заключённой в ножнах. От стального лязга он даже слегка зажмурился, но никаких видимых повреждений лиса не понесла, лишь что-то тявкнула в глубину, продолжая скользить на спине по пыльному, измазанному засохшей кровью и прилипшими шерстинками полу.
Три давешние лисицы молниеносно появились из-за пурпурной, почти чёрной ширмы в дальнем углу павильона, неприятно щёлкая челюстями. Марко выхватил саблю, поддел шар кончиком лезвия и издевательски спросил в темноту:
– Нравится?
Одна из женщин-лис инстинктивно дёрнулась в сторону Марка, жонглирующего шаром, его рука молниеносно метнулась к ножнам и тут же вернулась обратно, тонкий стилет, до времени скрытый в них, впился точно в солнечное сплетение лисицы, подгоняемый волной песка и она упала на колени, удивлённо глядя на свои пальцы, сжимающие медленно намокающее тёмное пятно на роскошном халате, Марко прыгнул вперёд, с силой опустил стопу на голову начинавшей было подниматься матери-лисе, использовав её как ступеньку, прыгнул вперёд и длинным махом снёс раненой лисичке полчерепа, забрызгав мозгами её сестёр.