Маски
Шрифт:
Полина Трофимовна занимала место в уголке, смотрела на это веселье и все старалась угадать, кому же из молодых людей ее дочь отдает предпочтение…
А остальные вечера Валя чаще всего сидела за учебниками: она была принята на первый курс заочного механического института.
Так бы, наверно, и шло все дальше. Но вдруг в маленьком домике Ткаченко грянул гром. Убирая комнату, Полина Трофимовна увидела на столе среди книг дочери небольшой листок бумаги.
На нем было написано:
«В горком ВЛКСМ
Прошу послать меня по комсомольской путевке в город Р***, где находится стройка горнообогатительного комбината. Я много читала об этой стройке и хочу быть среди тех, кто сооружает новый гигант семилетки. Я еще только начинаю жизнь и думаю, что это будет хорошим началом. Строительной специальности не имею, но постараюсь ее освоить…».
Полина Трофимовна опустилась на стул, прошептала:
— Нет, не бывать такому, не пущу…
Другая на ее месте, может, и расплакалась бы, но у Полины Трофимовны был твердый, казацкий характер, и она только молча кусала губы.
Когда дочь вернулась с работы, мать спросила ее как бы между прочим:
— Собралась уезжать?
— Собралась. Хочу с тобой посоветоваться.
— Чего советоваться, раз уж заявление написала!..
— Я его еще не отнесла.
— А если я тебе не посоветую? Скажу, что это ненужно… что здесь тебе хорошо, а там будет плохо… что…
— Тогда все равно отнесу!
— Ну хорошо. Раз не понимаешь советов, тогда скажу попросту: не разрешаю!
— А я самостоятельная. Не маленькая.
— Как хочешь. Согласия своего я не дам. И провожать не пойду. А вещи твои запру в шкаф. Все равно скоро вернешься: пройдет это увлечение. Потянет к дому, к теплу, к матери.
Слово свое Полина Трофимовна сдержала: Валя уехала налегке, без прощаний и напутствий.
Но прежде чем она уехала, произошло одно очень важное событие, о котором на комбинате и в городе много говорили.
Как только подругам стало известно, что Валя уезжает, все одиннадцать девушек из ее бригады явились в горком комсомола и положили на стол свои заявления:
— Валя едет — и мы с нею!
Поезд увез комсомолок далеко на восток, в город, у которого история обращена не в прошлое, а в будущее.
В каждом старом городе есть разные люди — хорошие и плохие. А в Р***, по-моему, только хорошие. Потому что не всякий покинет свой дом и отправится в неизвестные края, не зная, как он устроится, как будет жить, где найдет свое место. Не у всякого хватит мужества и решимости совершить революцию в своей жизни, расстаться с тем, что знакомо и привычно. И еще — надо быть романтиком! Надо очень любить дело, которому посвящаешь жизнь, и труд, каким бы тяжелым он ни казался.
Я говорю о романтике и труде в одной строке потому, что эти понятия действительно стоят рядом. Ведь всякий созидатель — романтик. Когда он закладывает
А если человек лишен этого видения, если ему не важно, во имя чего он трудится, а значение имеет только расчетный листок бухгалтерии, — никакой он не созидатель.
Я был бы неискренним, если бы сказал, что в Р*** совсем нет ни одного такого «созидателя». Конечно, на правах исключения из правил они существуют.
Можно даже и по фамилии назвать. Алексей Дементьев, например.
Почему я выбрал именно его? Потому, что он был прорабом того участка, куда послали двенадцать казачек. Так окрестили здесь бригаду Вали Ткаченко.
Но Валя теперь не бригадир. Она рядовой штукатур, прошедший вместе с подругами краткий инструктаж. А бригадиром по совместительству является Дементьев, молодой человек, не вышедший еще за пределы комсомольского возраста, с бойким взглядом гармониста и чубом на лбу. Из-под комбинезона у него выглядывает узелок галстука… «Маляр-белоручка», — сказала о нем Валя.
И вправду, белоручка. Лежит целый день на досках и командует. А если на леса поднимется, то разве только для того, чтобы Аню-маленькую ущипнуть. Или обнять невзначай.
Аня-маленькая, пухлая, светлоглазая девушка, краснеет, отводит руку Алексея в сторону и произносит обычно:
— Ему лишь бы…
А подруги посмеиваются:
— Что-то ты не очень активно протестуешь.
Однажды Валя сказала Дементьеву:
— Ты что, отдыхать сюда приехал, начальник? Мы работаем, а ты на досточках лежишь? Смотри, пролежни будут.
Дементьев снисходительно усмехнулся:
— Учить?
— Да, учить.
— Это у него феодально-байские пережитки, — сказала Аня-большая.
— Ну, мы их долго переживать не собираемся, — продолжила Валя. — Позвольте спросить, товарищ феодал, когда нас будут раствором обеспечивать? Каждый день простои.
— С вами не посоветовались, дорогая, — подчеркнуто вежливо ответил Дементьев. — А если объяснить научно, то всякое дело надо выбивать. И раствор тоже. Пойдите попробуйте получить.
— И пойду!
Дементьев снова выдавил снисходительную улыбочку.
— Но-но, не превышать! За получку боитесь? Больше, чем возможно, не заработаете… План вы и так не выполните, но мы вас пожалеем…
— Девочки, он к тому же и нахал, — сказала Валя. — За кого он нас принимает? И объясните, товарищ Дементьев, что означает «пожалеем»?
Прораб перестал улыбаться и ответил неопределенно:
— Знаете, говорят: не любит — не жалеет…
— Ах, он нас любит! — иронически вздохнула Аня-большая.