Масоны
Шрифт:
Егора Егорыча несказанно поразило это письмо. Что Сусанна умна, он это предугадывал; но она всегда была так сосредоточенна и застенчива, а тут оказалась столь откровенной и искренней, и главным образом его удивил смысл письма: Сусанна до того домолилась, что могла только повторять: "Господи, помилуй!". "Теперь я понимаю, почему она напоминает мадонну", - сказал он сам себе и, не откладывая времени, сел за письмо к Сусанне, которое вылилось у него экспромтом и было такого содержания:
"Глубоко болею за Людмилу, а также и за Вашу мать, но за Вас сердечно радуюсь: Вы, по данной Вам, конечно, от природы благодати, состоите в соприсутствии бога. Сам я слишком скудельный и надломленный сосуд, чтобы
Марфин (Firma rupes)".
Не прошло и двух недель, как Егор Егорыч получил новое письмо от Сусанны, в котором она опять уведомляла его, что у них все идет по-прежнему, но что с ней происходит что-то не прежнее. "Я не больна, не страдаю особенно, - объясняла она, - но чувствую какое-то томление и тоску. Мне начинает казаться, что в этом мире не стоит ни о чем заботиться и надобно думать только о смерти и что будет там за гробом. На днях у нас был Зверев, вошел почти насильно; мамаша не вышла к нему, и я уж его приняла. Он меня убедительно звал пойти с ним в церковь на Мясницкую; мне бы самой хотелось, но не знаю, как мамаше это покажется; и он мне говорил, что в Москве все теперь толкуют о скором пришествии антихриста и о страшном суде. Ах, как, должно быть, это будет страшно и непонятно!.. Солнце померкнет, луна затмится, звезды спадут с небес, и Христос явится на облаках с тьмою ангелов и повелит им собрать гласом трубным избранных от всех концов... Господи, мы увидим Христа! Но нет, голубчик Егор Егорыч, скажите, так ли это будет, и научите меня, что мне читать и какие книги: я такая глупенькая, что ничего не знаю".
Послание это привело Егора Егорыча еще в больший экстаз, так что, захватив оба письма Сусанны, он поехал к Михаилу Михайлычу Сперанскому, которому объявил с первых же слов, что привез ему для прочтения два письма одной юной девицы, с тем, чтобы спросить у него мнения, как следует руководить сию ищущую наставлений особу.
Михаил Михайлыч внимательно прочел оба письма.
– В чем же тут для вас вопрос?
– проговорил он.
– Предоставьте этой девице - весьма, как мне кажется, нервно-духовной субстанции - идти нашим обычным религиозным путем.
– Каким?
– спросил Егор Егорыч не без ядовитости.
– Пусть она молится, одна ли в храмах, или при служении церковном, это все равно, и пусть выберет себе духовника хорошего.
– Но где они?
– уже озлобленно вопросил Егор Егорыч.
– Найдутся, - поверьте, их много, но наше несчастие - их знать ныне не хотят!
– отвечал, усмехнувшись, Михаил Михайлыч.
– Но она спрашивает меня, что ей читать: этот вопрос очень щекотливый.
– Нисколько!.. По-моему, ей следует читать жития святых женщин... и, пожалуй, пусть прочтет мой перевод [54] Фомы Кемпийского: "О подражании Христу"...
Егор Егорыч подумал несколько мгновений.
– Это так, да!
– сказал он и, почему-то вспомнив при
– Госпожу Татаринову вместе с ее друзьями, говорят, сослали?
– Говорят!
– отвечал довольно равнодушно Михаил Михайлыч.
– А за что, за что именно?
– допрашивал Егор Егорыч.
– Подробностей я не знаю, но, как рассказывают, они продолжали свои собрания и скакания, имели что-то вроде церкви у себя.
– Князь Александр Николаич очень огорчен этим слухом!
– заметил Егор Егорыч.
При имени князя на губах Михаила Михайлыча появилась как будто бы не совсем уважительная улыбка.
Егор Егорыч больше уж об этом не разговаривал и уехал на этот раз недовольный Михаилом Михайлычем.
"- Поп, поп!..
– бормотал он, возвращаясь домой.
– Напечатал в законах, что у нас православие, и довольно!"
Следующее затем утро Егор Егорыч употребил на то, чтобы купить для Сусанны книг, изготовить ей письмо и самолично отправить все это на почту. Написал он ей довольно коротко:
"Имею удовольствие препроводить Вам при сем жития святых и книгу Фомы Кемпийского "О подражании Христу". Читайте все сие со вниманием: тут Вы найдете вехи, поставленные нам на пути к будущей жизни, о которой Вы теперь болеете Вашей юной душой. Еще посылаю Вам книгу, на русском языке, Сен-Мартена об истине и заблуждениях. Перевод очень верный. Если что будет затруднять Вас в понимании, спрашивайте меня. Может быть, при моей душевной готовности помогать Вам, я и сумею растолковать".
Егор Егорыч чрезвычайно желал поскорее узнать, какое впечатление произведут на Сусанну посланные к ней книги, но она что-то медлила ответом. Зато Петр Григорьич получил от дочери письмо, которое его обрадовало очень и вместе с тем испугало. Впрочем, скрыв последнее чувство, он вошел к Егору Егорычу в нумер с гордым видом и, усевшись, проговорил:
– Записка моя, которую вы передали Михаилу Михайлычу Сперанскому, вероятно, сильно воздействовала.
– Из чего вы это заключаете?
– отозвался Егор Егорыч.
– Заключаю по письму дочери, которая мне пишет что господина Звездкина отозвали в Петербург, и что он не возвратится более к нам, так как граф Эдлерс прямо при всех изъявлял радость, что его освободили от этого взяточника.
– Скажите, какая откровенность!
– произнес, усмехнувшись, Егор Егорыч.
– А с губернатором он что же?
– С губернатором, - продолжал Петр Григорьич: - граф больше не видится; напротив того, он недавно заезжал к дочери моей, непременно потребовал, чтобы она его приняла, был с нею очень любезен, расспрашивал об вас и обо мне и сказал, что он с нетерпением ждет нашего возвращения, потому что мы можем быть полезны ему советами. Из всего этого ясно видно, что нахлобучка его сиятельству из Петербурга была сильная.
– Ну, и черт его возьми!
– произнес Егор Егорыч, видимо, желавший поскорее окончить разговор об ревизии.
– А какие другие еще есть там новости?
– присовокупил он.
– Да новость тоже, вероятно, для вас интересная: в нашем городе опять появился ваш племянник, посетил Катрин и объяснил ей, что он овдовел!
– Как овдовел, и почему же он мне не написал об этом?
– Ничего не знаю-с, - отвечал на это сухо Петр Григорьич.
– Он помешался, значит!.. С ума сошел!.. То тут, то там, то сям, как молния, блестит!
– горячился Егор Егорыч.
– Нет-с, он не помешанный, а развратник великий!
– возразил Крапчик, не могший более сдерживать своей досады на Ченцова, появление которого на родине было для Петра Григорьича хуже ножа острого, так что в первые минуты после прочтения письма дочери ему пришло было в голову бросить все в Петербурге и скакать к себе, чтобы спасать Катрин от этого негодяя.