Масоны
Шрифт:
– Для кого же архей не великое дело!
– воскликнул с чувством Крапчик.
– Да, - подтвердил князь, - жаль только, что на горе человечества не отыскан еще пока жизненный эликсир!
– Нет-с, не отыскан!
– повторил опять с чувством Крапчик.
– А скажите, где теперь Егор Егорыч?
– переменил вдруг разговор князь, начинавший, кажется, догадываться, что Крапчик был слишком дубоват, чтобы вести с ним отвлеченную беседу.
– Он в Москве и пишет, что скоро приедет сюда!
– счел за лучшее выдумать Крапчик, так как Егор Егорыч не только этого, но даже ничего не писал ему.
–
– проговорил князь.
– Для меня всякий приезд Егора Егорыча сюда душевный праздник!.. Я юнею, умнею, вхожу, так сказать, в мою прежнюю атмосферу, и мне легче становится дышать!
Крапчик, хотя прежде и слыхал от Егора Егорыча, что князь был очень благосклонен к тому, но чтобы они до такой степени были между собою близки и дружны, Петр Григорьич даже не подозревал, и потому немедленно же поспешил рассыпаться с своей стороны тоже в похвалах Марфину, льстя вместе с тем и князю:
– Если уж вы, ваше сиятельство, так понимаете Егора Егорыча, то каким он должен являться для нас, провинциалов? И мы, без преувеличения, считаем его благодетелем всей нашей губернии.
– Почему же именно благодетелем?
– поинтересовался князь.
– Да потому, что он, например, вызвал ревизию на нашу губернию.
– А это вы считаете благодеянием?
– спросил с живостью князь.
– Решительным благодеянием, если бы только ревизующий нашу губернию граф Эдлерс...
– хотел было Крапчик прямо приступить к изветам на сенатора и губернатора; но в это время вошел новый гость, мужчина лет сорока пяти, в завитом парике, в черном атласном с красными крапинками галстуке, в синем, с бронзовыми пуговицами, фраке, в белых из нитяного сукна брюках со штрипками и в щеголеватых лаковых сапожках. По своей гордой и приподнятой физиономии он напоминал несколько англичанина.
– Очень рад, Сергей Степаныч, что вы урвали время отобедать у меня! сказал князь, догадавшийся по походке, кто к нему вошел в кабинет, а затем, назвав Крапчика, он сказал и фамилию вновь вошедшего гостя, который оказался бывшим гроссмейстером одной из самых значительных лож, существовавших в оно время в Петербурге.
Петр Григорьич, как водится, исполнился благоговением к этому лицу.
– Но что же наш аккуратнейший Федор Иваныч не является?
– проговорил князь, взглянув на часы.
– Я его обогнал на лестнице вашей; он тащит какую-то картину!
– сказал Сергей Степаныч, едва кивнувший Крапчику головой на низкий поклон того.
Вслед за тем вошел и названный Федор Иваныч в вицмундире, с лицом румяным, свежим и, по своим летам, а равно и по скромным манерам, обнаруживавший в себе никак не выше департаментского вице-директора. В руках он действительно держал масляной работы картину в золотой раме.
– Я чуть-чуть не запоздал и вот по какой причине!
– начал он с приятной улыбкой и кладя на стол перед князем картину.
– Евангелист Иоанн, как вы говорили!
– сказал тот, всматриваясь своими больными глазами в картину.
– Иоанн евангелист... и что дорого: собственной работы Доминикино [30] !
– доложил с заметным торжеством Федор Иваныч.
– Но где же вы сумели достать это?
– вмешался в разговор Сергей Степаныч.
– Подлинный Доминикино, я думаю,
– Нет, не редок, - скромно возразил ему Федор Иваныч, - и доказательство тому: я картину эту нашел в маленькой лавчонке на Щукином дворе посреди разного хлама и, не дав, конечно, понять торговцу, какая это вещь, купил ее за безделицу, и она была, разумеется, в ужасном виде, так что я отдал ее реставратору, от которого сейчас только и получил... Картину эту, - продолжал он, обращаясь к князю, - я просил бы, ваше сиятельство, принять от меня в дар, как изъявление моею глубокого уважения к вам.
– Но, милейший Федор Иваныч, - произнес несколько даже сконфуженный князь, - вы сами любитель, и зачем же вы лишаете себя этой картины?
– Я, ваше сиятельство, начинаю собирать только русских художников! объяснил Федор Иваныч.
– Русских художников!
– воскликнул Сергей Степаныч.
– Но где же они?.. По-моему, русских художников еще нет.
– Нет-с, есть!
– произнес опять с приятной улыбкой Федор Иваныч.
– Но что же вы, однако, имеете из их произведений?
– допытывался Сергей Степаныч.
– Мало, конечно, - отвечал Федор Иваныч, севший по движению руки князя.
– Есть у меня очень хорошая картина: "Петербург в лунную ночь" Воробьева [31] !.. потом "Богоматерь с предвечным младенцем и Иоанном Крестителем" - Боровиковского [32] ...
– Но разве это православная божья матерь?
– перебил его Сергей Степаныч.
– У нас она никогда не рисуется с Иоанном Крестителем; это мадонна!
– Мало, что мадонна, но даже копия, написанная с мадонны Корреджио [33] , и я разумею не русскую собственно школу, а только говорю, что желал бы иметь у себя исключительно художников русских по происхождению своему и по воспитанию.
– А, то другое дело!
– сказал с важностью Сергей Степаныч.
– Даровитые художники у нас есть, я не спорю, но оригинальных нет, да не знаю, и будут ли они!
– Даровитых много, - подтвердил и князь, - что, как мне известно, чрезвычайно радует государя!.. Но, однако, постойте, Федор Иваныч, продолжал он, потерев свой лоб под зонтиком, - чем же я вас возблагодарю за ваш подарок?
Федор Иваныч зарумянился при этом еще более.
– Одним бы сокровищем вы больше всего меня осчастливили, - сказал он, поникая головой, - если бы позволили списать портрет с себя для моей маленькой галереи.
– Готов... когда хотите... во всякое время!..
– говорил князь.
– Только какому же художнику поручить это?
– Брюллову [34] , полагаю!
– отвечал Федор Иваныч.
– Непременно ему!
– подхватил Сергей Степаныч.
– Кто же может, как не Брюллов, передать вполне тонкие черты князя и выражение его внутренней жизни?
– Попросите его!
– отнесся князь к Федору Иванычу.
– Непременно, завтра же!
– поспешно проговорил тот.
– Одно несчастье, что Карл Павлыч ведет чересчур артистическую жизнь... Притом так занят разными заказами и еще более того замыслами и планами о новых своих трудах, что я не знаю, когда он возьмется это сделать!