Масоны
Шрифт:
– Это бог с ним, - отозвался князь, - пусть он и позамедлит; не нынешний год, так в будущем, а то и в последующем!..
– La table est servie! [159]– раздался голос вошедшего метрдотеля, очень жирного и в ливрее.
Князь вежливо пустил всех гостей своих вперед себя, Крапчик тоже последовал за другими; но заметно был смущен тем, что ни одного слова не в состоянии был приспособить к предыдущему разговору. "Ну, как, - думал он, и за столом будут говорить о таких же все пустяках!" Однако вышло не то: князь, скушав тарелку супу, кроме которой, по болезненному
159
Кушать подано! (франц.).
– Господин Крапчик очень хороший знакомый Егора Егорыча Марфина!
– Даже имею смелость сказать, что друг его!
– пробурчал себе под нос Петр Григорьич.
– А!
– произнес на это бывший гроссмейстер.
– Их губернию ревизует сенатор граф Эдлерс; вам, может быть, это известно?
– продолжал князь.
Сергей Степаныч наклонением головы выразил, что ему известно это, и затем спросил Крапчика:
– И как же у вас действует граф?
Петр Григорьич вначале было затруднился, как ему отвечать: очень уж поражал его своим гордым видом бывший гроссмейстер.
– Говорите совершенно откровенно!
– поддержал его князь и тут же присовокупил Сергею Степанычу: - Егор Егорыч в письме своем просит меня верить господину Крапчику, как бы мы верили ему самому!
Ободренный этими словами, Петр Григорьич пустил сразу и во всю силу свою диалектику.
– Я, как губернский предводитель, как помещик местный... наконец, по долгу чести моей, должен сказать, что мы крайне печалимся, что ревизовать нашу губернию прислан не другой кто, а граф Эдлерс.
Слова эти заметно удивили Сергея Степаныча: граф Эдлерс был товарищ его по службе, и если считался всеми не за очень серьезного человека, то, во всяком случае, за весьма честного.
– Но чем же вас так печалит граф Эдлерс?
– спросил он несколько официально Крапчика.
Тот не без усилия над собой продолжал в начатом тоне:
– Граф... по приезде в нашу губернию... увлекся одною дамой - ближайшей родственницей губернатора, и потому все пошло шито и крыто, а какого рода у нас губернатор, это я желал, чтобы вы изволили слышать лично от Егора Егорыча!
Сергей Степаныч при этом гордо взмахнул головой.
– Вашего губернатора я отчасти знаю, потому что сам был губернатором в смежной с ним губернии, и мне всегда казалось странным: как только я откажу от места какому-нибудь плутоватому господину, ваш губернатор сейчас же примет его к себе, и наоборот: когда он выгонял от себя чиновника, я часто брал того к себе, и по большей части оказывалось, что чиновник был честный и умный.
– Вкусы, видно, были у вас разные!
– заметил с усмешкой князь.
– Вероятно!
– сказал, тоже усмехнувшись, Сергей Степаныч.
– Но в таком случае зачем же Дмитрий Николаич [35] терпит на службе такого губернатора?
– произнес с удивлением князь.
– Во-первых, Дмитрий Николаич не терпит его, потому что над губернатором назначена ревизия...
– возразил Сергей Степаныч, - а там уж дело графа Эдлерса.
– Но все-таки Дмитрию Николаичу следует написать письмо к графу, что так действовать нельзя!
– говорил князь, как видно, полагавший,
– Дмитрий Николаич, как министр внутренних дел, никакого права не имеет вмешиваться, когда уж раз начата ревизия!
– возразил Сергей Степаныч.
– Тогда пусть напишет графу министр юстиции [36] !
– настаивал на своем князь.
– Не поручит же Егор Егорыч господину Крапчику говорить то, чего нет!
– Я нисколько не сомневаюсь в том!
– произнес Сергей Степаныч и снова обратился к Крапчику:
– Какие же факты существуют, где бы граф скрыл или промиротворил чему-нибудь?
– Факты: мое собственное дело!
– воскликнул с увлечением Крапчик (о, как впоследствии он раскаивался, что начал с этого проклятого собственного дела!).
– В соседстве с одним моим маленьким имением, - стал рассказывать далее Петр Григорьич, - появилась года четыре тому назад эта ужасная и совершенно правительством нетерпимая скопческая ересь... Оскопителем оказался один хлыст... Я, по влиянию своему на земскую полицию, настоял, чтобы хлыста этого привлекли к следствию и уличили... А что скопцы и хлысты одно и то же, это мне хорошо известно, потому что, вращаясь беспрестанно между разными сектами, я много читал об этом и слышал рассуждения от высших духовных лиц. Хлыст этот, без сомнения, был бы осужден, ибо в доме у него происходили ихние радения.
Князь, Сергей Степаныч и Федор Иваныч все с большим и большим вниманием прислушивались к Крапчику.
– И что на этих радениях происходит, вы вообразить себе не можете! лупил тот слово в слово, что он слышал от архиерея.
– На этих радениях они прежде убивали младенцев своих, причащались их кровью, потом бегали, скакали около чана.
Говоря это, Крапчик и не помышлял нисколько, что его слушает тот вельможа, который когда-то сам, если не на чисто хлыстовских радениях, то на чем-то весьма похожем, попрыгивал и поплясывал у m-me Татариновой.
Между тем бестактная ошибка его заметно смутила Федора Иваныча и Сергея Степаныча, которые оба знали это обстоятельство, и потому они одновременно взглянули на князя, выражение лица которого тоже было не совсем довольное, так что Сергей Степаныч нашел нужным заметить Крапчику:
– Это - дело, лично вас касающееся, но другие же какие дела?
– Другие-с дела?
– отвечал тот, будучи весьма опешен и поняв, что он сказал что-то такое не совсем приятное своим слушателям.
– Обо всех этих делах у меня составлена записка!
– добавил он и вынул из кармана кругом исписанный лист в ожидании, что у него возьмут этот лист.
Однако его никто не брал, и, сверх того, Сергей Степаныч прямо сказал:
– Вам эту записку лучше представить министру юстиции.
– Я не имею чести быть известным его высокопревосходительству господину министру юстиции, - проговорил на это раболепным голосом Петр Григорьич.
– Это ничего не значит: вы лицо официальное и по интересам вашего дворянства можете являться к каждому министру!
– растолковывал ему Сергей Степаныч.
– Но Егор Егорыч, - продолжал тем же тоном Крапчик, - приказал мне прежде всех быть у князя и попросить, не примут ли они участия в нашем деле.